Христианские рассказы для детей

По следам отца

Оглавление

Последамотца
Овцысредиволков

 

По следам отца

Бескрайняя оренбургская степь. Серая лошадь, лениво помахивая хвостом, тянула нагруженную доверха повозку с домашним скарбом. Рядом, при­храмывая на правую ногу, шел невысокий мужчина лет со­рока. Горячее июльское солнце нещадно пекло и без того уставшего путника. Болела нога, каждый шаг становился все мучительней. Мужчина сдвинул на затылок старень­кую порыжевшую кепку и широкой ладонью то и дело вытирал со лба пот.

Невеселые думы изнуряли душу путника больше, чем боль в ноге или солнце в зените. Василий Тимофеевич Заярный перевозил свою семью на новое место жительства.

Заярные более десяти лет прожили в башкирском селе, но добра нажили немного — все имущество поместилось на одну телегу. Богатство у них было другое — вера в живого Бога и дети, подаренные Богом. Василий Тимофеевич и его жена Нина Петровна были богобоязненными христианами. Детей у них было шестеро. Старшему Ванюшке — двенад­цать лет, а младшей дочери — пять.

Не бедность заставила эту семью странствовать по знойной степи. Уже несколько лет христиане в их местности пере­носили сильные гонения от атеистов. Почти всех проповедни­ков посадили в тюрьмы. Страх заставил многих христиан за­молчать, и они перестали собираться на богослужения, стали охладевать в вере, бояться друг друга. Некоторые оставили путь Господень и слились с миром. Семьи узников остались без материальной и духовной поддержки. Если кто-то пытал­ся в одиночку помочь какой-либо семье страдальца, то обяза­тельно подвергался жестокому наказанию от властей, потому что в селе всегда находились те, кто предавал или доносил.

Некоторые христиане покидали насиженные места и пе­реезжали в другие края. Таким образом, в селе почти не ос­тавалось верующих.

Василий Тимофеевич был образованным человеком и работал в колхозе вначале учетчиком, а потом бухгалте­ром. Власти пытались склонить его на свою сторону, сде­лать предателем среди своих, но он наотрез отказался от такого греховного дела. Видя, что Заярный не сдается, вла­сти откровенно пригрозили ему тюрьмой.

Заботясь о будущем семьи, Василий стал молиться о возможности переехать куда-нибудь, поближе к верую­щим. Он хотел, чтобы в случае его ареста жена с детьми жила рядом с христианами.

А тут ко всему прочему началась война.

Посоветовавшись с женой, Василий решил переехать в Лущевку — примерно пятьдесят километров на восток от их села.

Мерно поскрипывая, телега тащилась по пустынной до­роге. Степь. Унылая степь. Она оживала лишь когда ветер, поднимая пыльное облачко, закружит его узеньким столби­ком, очень похожим на вращающееся веретено, или заиграет в ковыльных зарослях, и они, словно море, взволнуются.

На подводе, закутавшись в белый ситцевый платок, сидела мать с четырьмя детьми. Ванюшка шел следом и смотрел на волнистую ленту, которую рисовало заднее ко­лесо на пыльной дороге. Рядом шла его сестренка — десяти­летняя Надя. Светлые выгоревшие брови и волосы говорили о том, что девочке давно знакомы горячие степные ветры.

— Вань, смотри, ястреб летит,— подняла Надя вверх худенькую руку.

Закинув голову, Ваня посмотрел на небо. В это время ястреб камнем упал вниз.

Что-то заметил,— негромко сказал Ваня,— мышь, наверное, сейчас пообедает... Нам тоже пора поесть. Ты хо­чешь кушать? — спросил он сестренку

— Давно хочу.

— Мама, покушать бы чего-нибудь,— несмело напомнил Ваня.

— Да, уже пора, солнце перевалило за полдень,— спохватилась женщина. — Отец, останавливайся! Давай обедать!

Лошадь, как будто понимая, тут же сошла с дороги и принялась щипать сухую траву. Дети живо соскочили с по­возки. На обочине, в тени подводы, мать расстелила дерюж­ку и положила на нее полотняное полотенце. Затем она до­стала из мешка круглую ржаную буханку, десятка два сва­ренных в кожуре картофелин, кусок сала, три луковицы, несколько крупных свежих огурцов и бутыль с молоком. Надя достала из холщовой сумки кружки, нож и соль. Когда все было готово, подошел отец. Он посмотрел на всех уста­лым взглядом и чуть поморщился от щемящей боли в ноге.

"Господи,— мысленно обратился он к Богу,— помоги нам, странникам и пришельцам на этой земле... "

А вслух Василий Тимофеевич сказал:

— Дети, первый раз мы будем обедать под открытым небом, прямо на земле. У нас нет дома, нет крыши над го­ловой, но есть на небе Отец, Который видит нас и все зна­ет о нас. Он — великий и любящий Бог. Помолимся Ему.

Голос Василия Тимофеевича дрогнул. Он снял кепку и, обнажив седеющую голову, стал громко молиться:

— Великий Бог, благодарим Тебя за охрану в пути, за то что по любви Своей даешь нам хлеб насущный и еще что-то к хлебу. Благослови нас принять все это от Тебя с благо­дарностью. Аминь.

— Аминь,— дружно ответили дети и присели на дерюжку.

Отец разломил хлеб и раздал всем по куску, мать приня­лась чистить картошку, Ваня порезал сало, а Надя разлила кислое молоко по глиняным кружкам.

— Жарко сегодня,— отпив простокваши, сказал отец.

— Папа, еще далеко до Лущевки? — спросил кто-то из детей.

— Часа два, наверное,— неуверенно ответил отец и по­смотрел на далекий горизонт.

Семья быстро справилась с нехитрым обедом и, помо­лившись, тронулась в путь.

Когда огненный шар приблизился к закату, телега въехала на бугор, и перед путниками открылся живо­писный вид деревни. Придержав лошадь, Василий Тимофе­евич громко сказал:

— Вот и приехали!

Внизу, между оврагами, лежала деревня. Белые глиня­ные домики, окруженные огородами, выстроились в неров­ные улицы. Вокруг колосились хлеба, за селом извилистой лентой серебрилась речка, вдалеке виднелась мельница.

Некоторое время все смотрели молча, а потом дети вдруг оживились:

— Папа, это Лущевка?

— Да,— устало ответил отец.

Его нога нестерпимо болела, и он готов был сесть или лечь тут же, не двигаясь с места.

— Что там блестит?,— спросила Надя у матери.

— Речка,— удивленно глянула на нее мать и тут же, вспомнив, что дети еще ничего подобного не видели, доба­вила: — А дальше, видишь, высокая башня. Это мельница, где мелят зерно. Мельницы всегда на речках строят.

— Где речка? — вытянули шею малыши.

— Да во-он, блестит,— показал Ваня пальцем на се­ребристую ленту.

— О! Как там хорошо! — восхищались дети. — Там луч­ше, чем в наших Бурунах.

Пока дети делились своими впечатлениями, Василий Ти­мофеевич, вглядываясь вдаль, тревожно думал: "Что ждет нас в этой деревне? Уцелел ли тут кто из братьев? Что сдела­ла с ними война? Господи, в Твои сильные руки предаю себя и всю семью. Не оставь нас без насущного хлеба, без охраны Твоей. Пусть это место не станет могилой для моей семьи... "

Молитву его прервала жена. Она осторожно взяла его за руку выше локтя и, как бы вторя его мыслям, негромко сказала:

— Вася, мне страшно. Как будем жить без средств? В мешке осталась одна буханка. Хотя я верю, что Бог не оставит нас и поможет...

— Это уже много, Нина,— отозвался Василий Тимофе­евич. — Верить Богу — это очень много. Всегда доверяй Ему. А что Он пошлет нам, принимать будем без ропота. Времена тревожные, война. Хорошего ждать не приходится. Нам бы суметь детей привести к Господу, чтобы они полюбили Его. Для них — это вечное счастье, а трудности — это временное, они пройдут. Господь скоро придет за Церковью и заберет нас от земных скорбей...

Утешая и ободряя жену, Василий Тимофеевич тронул лошадь, и они не спеша пошли вниз по склону, навстречу неизвестности.

Остановив подводу у правления колхоза, Василий Тимо­феевич передал вожжи Ване и направился к небольшому домику. Прошло больше часа, как наконец он вышел вместе с каким-то мужчиной. Тот пошел прямо по широкой пыль­ной улице, а отец направил лошадь вслед за ним. Шли недолго под громкий лай дворовых собак. Кое-где захлопали калитки, и на улице появилась детвора. Они с интересом разглядывали повозку и сидящих в ней детей.

Мужчина остановился у покосившегося забора и, махнув рукой, сказал:

— Вот в этот двор заезжай. — Обернувшись, он крикнул любопытной детворе: — А ну, марш, пострелята!

Дети отбежали подальше и, сгрудившись у какого-то до­ма, наблюдали за новыми людьми.

Мужчина помог Василию Тимофеевичу отодвинуть жер­ди, служившие воротами, и подвода въехала в заброшенную, заросшую бурьяном усадьбу. В глубине стояла старая зем­лянка. Словно подслеповатая старуха, она поглядывала на мир единственным окном.

— В ней пока размещайтесь, а разбогатеете — постро­ите новую,— сказал мужчина и, обойдя повозку, направил­ся к выходу.

— Спасибо, брат,— поблагодарил Василий Тимофеевич, провожая его до дороги.

— Трудно тебе будет здесь, в нашем селе тоже голодно,— сочувственно заметил мужчина.

Василию Тимофеевичу приходилось бывать в этом селе с проповедью Евангелия. Здесь жила дружная община верующих, поэтому он и остановил свой выбор на Лущевке.

В первый же вечер Заярные пошли искать своих. Васи­лий Тимофеевич помнил, что в конце этой длинной улицы, у самой речки, жил руководящий общиной, Крушеницкий Дмитрий Семенович. К нему и пошли.

На стук вышла девочка лет тринадцати.

— Крушеницкие здесь живут? — спросил Василий Тимо­феевич.

— Здесь,— испуганно ответила она и крикнула: — Мама! Иди сюда!

Послышалось шарканье ног, и в дверях показалась жен­щина таких же лет, как и Заярные.

— Василий? Откуда ты? — не то удивленно, не то испу­ганно спросила она, вытирая руки о фартук.

— Сегодня приехали сюда всей семьей. Это моя жена, по­знакомься.

— Нина,— улыбнулась Нина Петровна. — Приветствую, сестра.

— Вера,— ответила Крушеницкая, но приветствоваться не стала. — Заходите в дом,— засуетилась она, пропуская гостей вперед. — Теперь и поприветствоваться можно,— сказала она, протягивая руку.

— А брат Митя дома? — спросил Василий.

— Нет, забрали на фронт,— хозяйка поднесла фартук к глазам. — И у Мартыновых отца с сыном взяли, и Лыкова взяли,— назвала она фамилии верующих. — Почти в первый же день войны их собрали человек двадцать и отправи­ли в горвоенкомат. С тех пор ничего о них не слышно.

— Собрание есть у вас? — спросил Василий.

— Какое там! Посадили у нас троих, ты же знаешь? Тут такое творилось! Как соберемся, так в доме обязательно окна побьют или участковый с парторгом нагрянет. На каждом собрании акты писали, угрожали. Потом вообще закрыли собрание, а сейчас и по два человека не дают собраться. Сразу же в сельсовет вызывают. Мы соседям сделались ненавистны, все за нами подсматривают, доносят.

Слушая Веру Ивановну, Василий Тимофеевич и Нина Петровна увидели плачевную картину. Страх парализовал христиан, многие охладели в вере, жили в одиночку, боялись помогать друг другу. А у кого еще вера теплилась, тех не пе­реставали вызывать в сельсовет, угрожали арестом.

— А теперь война, вообще полное бесправие,— грустно закончила Крушеницкая. — Вот так и живем. А у вас как?

— Тоже так. Это единая сатанинская тактика: запугать христиан, а потом по одному рассеять и уничтожить. В нача­ле христианства уже было подобное, помните? Иакова уби­ли, Петра посадили в тюрьму. Но церковь объединилась в молитве, и Бог вступился. Для нас это хороший пример, что делать во время угроз.

— У нас так не получается,— смущенно опустила голову Вера Ивановна. — К ним, наверное, Бог был ближе, или времена не те... или Бог уже не Тот...

— Сестра, не допускай мысли, что Бог изменился! — го­рячо возразил Василий Тимофеевич. — Не думай, что сегод­ня Бог — не Тот, в Которого верили первые христиане! Писание говорит, что Иисус Христос вчера, сегодня и вовеки Тот же. Он может отвечать и на наши молитвы, только не будем оставлять упования нашего!

Заярные не могли долго задерживаться — дети остались одни в незнакомой обстановке. Василий Тимофеевич пред­ложил вместе помолиться. Вера Ивановна предусмотритель­но закрыла дверь на крючок, и они склонились на колени.

После молитвы хозяйка принесла ведро картошки.

— Возьмите это ради Господа,— сказала она и первая по­шла к калитке. Посмотрев по сторонам, она шепнула: — Ни­кого вроде нет, выходите.

"Какое духовное убожество! Почему мы стали так бес­сильны? — грустно подумал Василий Тимофеевич, и ему пришли на память слова из плачевной песни пророка Иеремии: — "Враг простер руку на самое драгоценное..."

Ощутив вечернюю прохладу, Нина Петровна и Василий Тимофеевич прибавили шагу. На бледно-синем небе по­явились первые звезды. На западе у самого горизонта еще алела красная полоска уходящего солнца.

— Вася, откуда у детей Божьих берется страх? Почему нет желания жертвовать всем ради Господа? — спросила Нина Петровна, обдумывая услышанное в доме Крушеницких.

— Я думаю, это происходит потому, что мы в глубине души сильно опасаемся за себя, хотя и не признаемся в этом. Мы не уверены, что Бог силен восполнить наши нужды и обеспечить надежной охраной. Одним словом, не­верие Богу рождает страх, уныние, неуверенность.

Некоторое время они шли молча, осторожно ступая по неровной грунтовой дороге. Неизвестно, о чем еще раз­мышлял Василий Тимофеевич, но вслух сказал:

— Нина, никогда не опасайся идти путем полного дове­рия и покорности Богу.

Эти слова, словно вбитые гвозди, остались в сердце Нины Петровны до конца жизни.

Заярные поселились в низенькой колхозной землянке. Колхоз был бедный, люди жили скудно, нередко голодали. Несмотря на то, что у Василия Тимофеевича было образование, места в конторе для него не оказалось, потому что он был верующим. Ему предложили пасти колхозный скот. И хотя здоровье у него было слабое, сильно болели ноги, дру­гого выхода не было, и он согласился на этот тяжелый труд. Вместе с детьми он едва справлялся со своей новой работой.

Прошло короткое лето, минула осень, наступила зима.

Несмотря на печальное состояние верующих, Василий Тимофеевич решил не оставлять Господа и вместе с семьей каждый день читал свою старенькую Библию и молился.

Тревожные сообщения приходили с фронта. Армия требо­вала пополнения. Надвигались тяжелые тучи скорбей. Васи­лий Тимофеевич понимал, что рано или поздно эти тучи по­кроют и его семью.

"Дети в любое время могут остаться без отца и без средств к существованию. Как они будут жить? — думал он. — О, если бы у нас был ковчег, как у Ноя, чтобы уплыть, скрыться от страшной надвигающейся беды! Боже, только Ты можешь сохранить мою семью! "

За зиму здоровье Василия Тимофеевича немного улуч­шилось, и ранней весной он опять взялся пасти скот. Нина Петровна заметила, что муж стал усиленно молиться за се­мью. Он оставил почти все домашние заботы и старался как можно больше быть с детьми, рассказывать им библейские истории. Детям никогда не надоедали рассказы отца, и хотя он нередко повторялся, рассказы всегда отличались чем-то новым, были понятны и очень похожи на события их дней.

Однажды он рассказывал историю о Данииле.

— Царь Навуходоносор увел израильский народ в чужую страну, взял его в плен. Израильтяне лишились своих домов и земель, стали рабами. Среди пленников был и Даниил. Его мудрость привлекла внимание царского евнуха, и вместе с другими юношами Даниила взяли во дворец царя. Хотя эти молодые люди жили во дворце, они так и оставались пленни­ками. Они не имели права что-то делать по своей воле.

Несмотря на строгость, Даниил и его друзья решили не есть пищу с царского стола, потому что ее вначале прино­сили в дар идолам, а только потом ели сами. Такую пищу Бог запрещал есть. Юноши рисковали. Они могли умереть с голоду или вызвать на себя царский гнев. И все же они отказались нарушать заповедь Божью.

Это, дети, большой подвиг. Его с Божьей помощью может совершить только тот, кто любит Господа и кто искренне желает угодить Богу.

Дети, эта история — большой пример для нас. Нам тоже нужно оказывать верность Богу, несмотря ни на какие угрозы и опасности. А Бог Своих детей никогда не оставит!

Так посредством простых слов библейские истины пере­селялись из сердца отца в детские сердечки. Отец очень хотел, чтобы его сыновья и дочери оказали такую же верность Господу, как и Даниил со своими друзьями.

Нередко в жизни случается так, что родителям в подтвер­ждение своих поучений первым приходится делать выбор, который обязательно скажется на следующее поколение. Чтобы дети научились подражать живому Богу, родители должны показать им пример. Как и предполагал Василий Тимофеевич, испытание не заставило себя долго ждать.

Как-то вечером, когда Василий Тимофеевич проходил со стадом мимо правления колхоза, его окликнул парторг:

— Василий, зайди, дело есть!

"Эти люди попусту не тревожат, видно, опять что-то недоброе..." — подумал Василий Тимофеевич. Накануне он с Ниной Петровной был в одной семье верующих, вместе читали Евангелие и молились. "Может, за это вызывают? "По тайным доносам его не один раз вызывали в сельсовет и, как выражался парторг, "за агитацию" снимали трудодни.

Однако на этот раз ему вручили повестку — на следую­щий день явиться с вещами в горвоенкомат.

Хотя это и не было неожиданностью, сердце взволнова­лось. Засунув листок в карман, Василий Тимофеевич тут же обратился к Богу: "Господи, поддержи! Господи, не оставь! Трудное время наступает для меня и моей семьи. Помоги нам не ослабеть в вере, не отступить от истины..."

Дома Василий Тимофеевич положил на стол серенький листок.

— Пришел и наш черед,— печально сказал он. — По­вестка на завтра в военкомат, на фронт.

Вся семья сгрудилась у стола, рассматривая бумагу. Чер­ная туча печали заползла в тесную землянку. В этот вечер Заярные много плакали и молились. Отец просил всех держаться путей Божьих. Дети жались к нему, а он, пригла­живая их непокорные выгоревшие волосы, ласково говорил:

— Будьте дружны, не обижайте друг друга. Слушайте маму и всегда молитесь. Не ленитесь, не бойтесь никакого труда. Любите Господа и верьте Ему всегда.

Голос его был ровным и казалось, что он совершенно спокоен. Только грубая ладонь часто подбирала бегущую по щекам слезу.

Ночь прошла без сна. Рассвет Василий Тимофеевич и Нина Петровна встречали на коленях.

— Нина, ты допускаешь мысль, что на земле нам, может быть, никогда не придется встретиться? — спросил он, с лю­бовью глядя в печальные глаза жены.

— Допускаю, Вася. Я сразу об этом подумала, как увиде­ла повестку. Но это страшная мысль.

— Обязательно станет вопрос оружия...

— Неужто будешь людей убивать? — испуганно спроси­ла она.

— Убивать не буду, это точно. — Он посмотрел ей в глаза и бережно поправил поседевшую прядь волос, что выбилась из-под платка. — Но за это привлекут к ответу. А расчет прост: или тюрьма, или пуля в лоб.

Разговор был трудный, но Василий Тимофеевич и Нина Пет­ровна были единодушны, желая оставаться верными Господу.

Над землей поднималось яркое горячее солнце. Это огненное око Вселенной видело, сколько на земле стра­дания и горя, видело слезы сирот и вдов, но ничего не могло изменить. Солнце разгоняло ночную тьму и, озаряя светом, посылало людям свое тепло, но никак не могло изгнать мрак из людского сердца. Человек накрепко за­крыл свое сердце от истинного света и, подстрекаемый злом, убивал брата.

На заре проснулись дети. Отец пригласил всех к молитве. Никто из детей не думал, что видит отца на земле последний раз. А он предал всю семью в руки Божьи и с глубоким трепе­том сказал в конце молитвы:

— Да будет воля Твоя, Господи...

Возле правления колхоза собралась большая толпа. Новобранцы, укладывая плотнее мешки и рюкзаки, усажи­вались на телегах. Крики, ругань, плач, ржание лошадей — все сливалось в сплошной гул. Но вот повозки тронулись и поехали вдоль деревни. Какой-то пьяный затянул песню, заголосили женщины, залаяли испуганные собаки. Извозчи­ки едва сдерживали напуганных лошадей. Вихрем подня­лась дорожная пыль и скрыла повозки и людей.

Проводив отца, семья вернулась домой. У Вани сильно болела голова, от пролитых слез жгло глаза. Ему нестерпимо жалко было смотреть на скорбное лицо матери. Он никогда еще не видел ее такой печальной, и ее слезы заставляли кровоточить его юное сердце.

Собрав детей в осиротевшей землянке, Нина Петровна растерянно посмотрела на них и подумала: "Разве я одна смогу вести их по жизни? Что мне делать?" Но вдруг нежный голос в самом ее сердце спросил: "Неужели ты забы­ла обо Мне? Я ведь не оставлю вас!" Нина Петровна встре­пенулась, подняла заплаканные глаза и сказала:

— Дети, теперь мы остались без папы, но у нас есть на небе Бог — это наш Небесный Отец. Он любит нас. Он обещал не оставить нас одних в трудное время, и нам надо идти к Нему за помощью. Давайте будем молиться.

Все встали на колени и попросили великого Бога, что­бы Он Сам руководил их семьей и сохранил среди житей­ского горя.

Легко себе представить, что Нине Петровне трудно было собраться с мыслями, и потому после молитвы она спросила:

— Как же мы будем жить без папы? У детей опять навернулись на глаза слезы. Неожиданно для всех Ваня сказал:

— Мама, теперь я буду вместо папы, буду помогать тебе. Завтра мы с Надей пойдем пасти отцово стадо. Бог не ос­тавит, как-то проживем,— совсем по-взрослому добавил он.

Его простая, но вполне серьезная и обдуманная речь про­извела на мать глубокое впечатление. Она как-то по-новому посмотрела на сына и заметила, что за эту ночь он будто повзрослел. В его глазах притаилась грусть, между бровя­ми появилась едва заметная складочка, придавая лицу недетскую серьезность.

Так Ваня понял наставление отца — теперь он стар­ший в семье, за все мужское дело в ответе. "Буду работать вместо отца, как могу. Буду помогать маме растить детей",— решил он.

Решение Вани было так похоже на то маленькое облачко, которое в древние времена предвозвестило пророку Илии обильный дождь. В словах сына Нина Петровна услышала голос Божий. Хотя Ваня был еще подростком и не мог выполнять тяжелую работу, его готовность была для матери сигналом — Бог слышит ее и в нужде поможет.

Через месяц Заярные получили из прокуратуры письмо с сообщением, что Василий Тимофеевич за отказ брать оружие по религиозным убеждениям осужден к десяти годам лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовой колонии общего режима. На малышей это сообщение не про­извело особого впечатления. Им было одинаково — в тюрьме папа или на войне, все равно не дома. А вот у Нади было много вопросов. Как-то во время обеда, на поле, она серьезно спросила, сдвинув брови:

— Ваня, за что нашего папу посалили в тюрьму?

— За то, что захотел остаться верным Богу. В Библии же написано, чтобы мы любили друг друга, а не убивали.

Надя тоже так понимала, но почему за это посадили в тюрьму — не могла понять. Подумав немного, она снова спросила:

— А где лучше — в тюрьме или на войне?

— Везде плохо,— ответил Ваня.

— Над нами все смеются в деревне, говорят, что наш папа — враг народа,— грустно добавила она.

Ване стало жалко сестренку. Не зная, как ее утешить, он сказал:

— Ты не слушай никого. В Библии написано: молитесь за обижающих вас и гонящих. Давай лучше помолимся.

Два маленьких человека склонились на колени под огромным куполом голубого неба и стали молиться о тех, кто обижал их. Они просили у своего Небесного Отца силы не держать в сердце зла на тех, кто смеется над ними.

После молитвы Ваня заметил беспокойство в стаде. Овцы метались по полю, коровы, жалобно мыча, бежали прочь.

— Смотри, что это со стадом сделалось?! — испуганно вскрикнула Надя.

— Да я вот тоже не пойму,— развел Ваня руками и побе­жал на бугор навстречу бурой корове.

Забежав на вершину холма, он увидел, что волк держит овцу за шею и, виляя хвостом, гонит ее к перелеску, а она послушно бежит рядом.

— Во-олк! — что было мочи закричал Ваня. — Эй, ой! У-у! — Размахивая палкой, он пустился догонять волка.

Услышав крик, волк повернул голову и, увидев бегущего человека, бросил овцу и пустился наутек.

Ваня подбежал к овечке и, обняв ее, проговорил:

— Глупенькая, куда ты бежала, это же твой враг! Потрогав то место, где хищник держал овцу зубами, Ва­ня раздвинул шерсть и увидел кровь.

— Немного прокусил,— пробормотал он. — Ну, ничего, заживет, зато живая осталась. — Он погладил овцу и погнал ее к стаду.

Вечером дети рассказали дома о пережитом и всей семь­ей благодарили Бога за то, что Он сохранил живыми и овцу, и Ваню, и Надю. Нет, не зря каждое утро мама провожала их с молитвой — Бог слышал просьбы и отвечал на них.

Лето подошло к концу. Наступил учебный год. Нина Пет­ровна собирала детей в школу. Ваня сказал:

— Мама, я не буду больше учиться. Пять классов — это тоже не мало, читать, писать, считать могу, и хорошо. Я буду дома помогать тебе.

Нина Петровна понимала, что ей трудно будет без рук старшего сына, но и отрывать его так рано от школы тоже не хотела. Однако другого выхода она не видела. На том и порешили. Ваня в школу больше не пошел. До глубокой осени он пас стадо, а зимой следил дома за небольшим хозяйством.

Одиночество Нины Петровны усугублялось тем, что в селе у нее не было единомышленников. Верующие жили в одиночку, вернее сказать — старались выживать. "Боязнь пред людьми ставит сеть",— написано в Библии. И христиа­не попали в эту страшную сеть. Они уступили врагу челове­ческих душ в том, что перестали собираться на богослу­жения, а потом уже ни в чем не смогли противостать ему.

Господь Иисус в Своей молитве просил Отца Небесного, чтобы верующие были едины с Богом и между собой. В этом единстве большая сила, и потому дьявол старается разъ­единить, рассеять христиан, чтобы сломить их в одиночку.

Видя всеобщее охлаждение, Нина Петровна не соглаша­лась отдавать свою семью на произвол губительных волн безбожного мира. Она делала, что могла. И хотя ее попытки сохранить семью для Бога напоминали осмоленную корзину в водах Нила, в которую когда-то положила Моисея богобо­язненная Иохаведа, Бог благословлял ее старания. Нина Петровна помнила слова мужа: "Знать Бога — это очень много... Не бойся вступать на путь доверия Господу".

Тусклый свет небольшой коптилки слабо освещал зем­лянку. Нина Петровна пряла шерсть. У ее ног сидел девя­тилетний Петя и крутил веретено, облегчая ее работу. Ваня сидел у дверей и чинил протертые валенки. Надя приспосаб­ливала заплаты к поношенным брюкам, остальные тоже были чем-то заняты. Вместе они спели уже не одну песню.

— Мама, расскажи нам что-нибудь,— попросил Петя.

— Вот про песни я хотела рассказать вам,— Нина Петров­на поправила нитку и глянула на мерцающую коптилку. — Создав человека, Бог дал ему способность петь. Звери не поют, а птицы к своим мелодиям не могут прибавить сло­ва. Только люди могут петь и выговаривать слова. Многие думают, что песни нужны для создания хорошего настрое­ния или чтобы отвлекать от неприятных мыслей. Но Бог, награждая человека этим даром, имел ввиду славословие, чтобы человек мог песней благодарить и славить своего Творца. В книге Псалтирь есть такой стих: "Хвалите Госпо­да, ибо благо петь Богу нашему, ибо это сладостно..." Прав­да, некоторые поют христианские гимны, совершенно не за­думываясь над словами. В таком пении нет хвалы Богу. Но когда сердце, разум и голос сливаются в одно — это прослав­ляет Бога. Вы помните, какой у папы был любимый псалом?

— "Хоть и буря жизни стонет...",— не задумываясь, отве­тили дети.

— Давайте его споем,— предложила мама.

Дети дружно запели — слова все хорошо знали наизусть. Этот хор был очень скромным, однако слова гимна не только прославляли Бога, но и укрепляли в вере самих поющих.

Если враг меня пугает.
И погибелью грозит,
Мой Господь меня спасает.
И от зла меня хранит.

Когда допели последнюю строчку, Нина Петровна спросила:

— Петя, о чем ты сейчас пел?

Мальчик сначала растерялся, а потом, посильнее крутнув веретено, сказал:

— Господь нас защитит, даже если все кругом потонет.

— Хорошо,— заметила мама и подумала: "Раз получился пересказ, значит, вдумчиво пел".

— Мама, расскажи еще что-нибудь! — попросили дети.

— А не пора ли спать? — распрямила Нина Петровна плечи, стараясь рассмотреть стрелки настенных часов.

— Нет, еще только девять часов,— сказал Ваня. Нина Петровна продолжила свою работу и снова загово­рила про песни.

— Вы помните, как израильтяне перешли однажды Чермное море? — спросила она и, не дожидаясь ответа (мать знала, что дети хорошо помнят эту историю), продолжила. — Тогда они тоже пели песню. Ваня, прочитай слова из этой песни в книге Исход записаны, в 15 главе, с начала.

Ваня отложил валенки, стряхнул с себя мусор, взял Биб­лию и внятно прочитал:

— "Пою Господу, ибо Он высоко превознесся; коня и всад­ника его ввергнул в море. Господь крепость моя и слава моя, Он был мне спасением. Он Бог мой, и прославлю Его..."

— Это песнь победы,— остановила его мать. — Подобные песни обычно поют те, кто обращается к Богу, кому Господь прощает грехи и освобождает от власти дьявола.

В Библии есть много других песен, есть целая книга псалмов, в которых прославляется Господь. Олечка, а ну, расскажи псалом, какой ты знаешь?

— "Господь — Пастырь мой, я ни в чем не буду нуж­даться..."

Оставив свою тряпичную куклу, девочка сползла со ска­мейки и, сложив руки на груди, без запинки рассказала 22 Псалом.

Нина Петровна приостановила веретено. "Боже, будь ее Пастырем до конца жизни!" — мысленно помолилась она, глядя на свою самую младшую дочь.

— Хорошо запомнила, молодец! Можно уже и другой псалом начинать учить,— одобрила мать и, опуская верете­но, продолжила: — Люди писали песни и пели не только в дни радости. Скорбь и печаль тоже может выражаться в пении. Песни благотворно влияют на нашу душу и могут ободрять нас, утешать. Конечно, не у всех людей есть слух и хороший голос. Но все христиане должны стремиться к тому, чтобы сердце было наполнено хвалой Господу, Кото­рый любит нас. На небе мы тоже будем петь песни хвалы.

— Там мы будем вместе с папой, и его уже никто не забе­рет от нас,— звонко сказала Оля.

"Да, папу они никогда не забывают,— с радостью поду­мала Нина Петровна. — Где он сейчас? Как не хватает нам его!.." Дети притихли. И если бы кто-то спросил их, о чем они думают, ответ был бы один — об отце.

Коптилка начала затухать, и ее слабое пламя задрожало, раскачивая по неровным стенам длинные уродливые тени. Нина Петровна намотала нитку на веретено, развязала фартук и положила его на скамейку.

— Давайте будем молиться,— сказала она, и все встали на колени.

Так проходили длинные зимние вечера. Нина Петровна старалась посеять в сердце своих детей вечные семена исти­ны и молилась, чтобы Господь вырастил эти семена для Сво­ей славы.

Ване минуло четырнадцать. Скоро год, как забрали отца, но ни от него, ни о нем еще не было никаких вестей.

С наступлением весны Ваня опять нанялся пасти скот вместе с сестренкой.

— Сынок, все делайте как для Господа, честно, свято, и Бог поможет вам в труде,— не забывала предупреждать мать, провожая детей со двора.

"Что это значит пасти стадо как для Господа? " — не один раз спрашивал себя Ваня и часто думал об этом.

Едва первые лучи коснутся облаков, Ваня с окраины Лущевки начинал собирать скот. Ловко щелкая длинным кнутом, он гнал стадо через всю деревню, напевая свои любимые песни. Хозяйки распахивали калитки и, глядя в доброе лицо молодого пастуха, здоровались с ним и охот­но доверяли ему на целый день своих коров, коз и овец. Когда Ваня подходил к своему дому, выходила Надя со сво­ими овцами, и дальше они шли уже вместе.

— Сегодня погоним за Лысую гору, там уже подросла трава. Здесь, в лощине, почти всю траву выели,— сказал однажды Ваня, сразу же за селом заворачивая стадо.

Ваня старался чередовать пастбища, и скот поэтому все­гда был сыт, люди довольны. Он думал, что это и называет­ся пасти "как для Господа ".

Надя молча погоняла скот. За ее худенькой спиной бол­талась полупустая котомка, куда мать положила им обед: краюшку хлеба да несколько соленых огурцов и помидор. Ваня жалостливо смотрел на сестренку.

"Вот уже второе лето мы пасем с ней без папы. Какая она худенькая! — грустно думал он. — И лапти совсем развали­лись... " Он посмотрел на свои, они выглядели ничуть не луч­ше. "Надо бы новые купить, да денег нет... " Ваня не видел себя, но и его худенькая фигурка тоже вызывала жалость.

Тяжелый труд достался детям христианина, верного Богу. С ранней весны до глубокой осени, в жару и в холод, в дождь и зной, каждый день они оставались на своем рабочем посту. Им всегда угрожала опасность или от зверей, или от воров.

Сегодня к стаду опять подкрался волк и схватил овцу. Стадо забеспокоилось. Ваня побежал за хищником с палкой и отбил овцу, вернул в стадо. Надя всегда переживала за него в это время и молилась.

— Не переживай так сильно,— успокаивал Ваня дрожа­щую от страха сестренку. — Помнишь, как Давид забирал овец у льва и медведя? Это пострашнее волка! В Библии написано, что Давид даже брал льва за космы и вырывал из па­сти овцу. Ему точно Бог помогал. А у нас всего-навсего волк.

— Нам тоже Бог помогает, вот уже который раз тебя и овец от волков спасает,— задумчиво ответила Надя.

— Это правда. Бог заботится не только о нас с тобой, но и о всей нашей семье. Смотри, у нас все дети живы и здоро­вы, мама тоже не болеет.

— Потому что мы молимся об этом каждый день. Вот только папы нет с нами. Где он живет, как он сейчас?.. — грустно сказала Надя. Помолчав немного, она добавила: — Крушеницким пришла похоронка, и Лыковы тоже получи­ли похоронку на сына...

Она подняла серенький камешек в белую крапинку и стала его разглядывать. Ваня задумчиво смотрел в поле — услышанное не было новостью, об этом уже все знали.

А вечером детей ожидала настоящая новость: отец при­слал долгожданное письмо! Нина Петровна, не один раз уже прочитав его, теперь стала медленно читать детям. Писал сам Василий Тимофеевич.

"Дорогие мои, приветствую вас всех и крепко целую. Благодарю Бога за возможность передать письмо. Нахо­жусь в лагере, в Октябрьском районе города N. Здесь я за­болел и сильно ослаб. Если можете, поддержите меня про­дуктами. Я знаю, что у вас на дорогу нет денег. Я думаю, что нахожусь примерно 150 км от вас. Пусть Ваня при­едет ко мне на велосипеде. Хотя ему будет нелегко, но Гос­подь может помочь.

Сынок, может, ты согласишься на такое путеше­ствие, чтобы помочь отцу? Господь не останется в долгу. Я возложил на Господа свое упование, и в этом вопросе тоже надеюсь только на Него. Да благословит вас Бог. Целую всех вас, родные мои!

Ваш папа".

Целый день Нина Петровна носила в своем сердце этот вопрос: "Как помочь мужу?" Она молилась, думала, а потом пошла в дом Крушеницких.

— Сестра Вера, я письмо получила от Василия,— сказала она, присаживаясь на лавку.

— Что ты? — испуганно встрепенулась Вера Ивановна.

Закрыв дверь на крючок и задернув занавеску на един­ственном в кухне окне, она присела возле Нины и загляну­ла в листок.

— Читай скорее,— тихо попросила она, а когда та дочитала до конца, не выдержала и заплакала: — Ой, Господи, да почему ж нам так трудно приходится на земле? Где же защита от горя? Вот и Василий, вишь, как страдает...

Нина Петровна тоже не могла сдержать слез и, попла­кав, сказала:

— Все же Господь не без милости, Вера Ивановна. Что ты посоветуешь?

— Надо бы Ванюшку снарядить. Соберем харчей кое-каких и пусть малец едет. Он у тебя надежный.

Все это Нина Петровна не рассказывала детям, но закон­чив читать письмо, сказала как можно спокойней:

— Мало папа написал, но одно ясно, что ему там очень трудно, и мы должны ему помочь.

Надюша смотрела на мать широко открытыми глазами. Она хотела знать намного больше, чем написано в письме. Ваня вертел конверт, стараясь разобрать на штампе число, когда отец отправил письмо. Взволновалось его сердце. Лю­бовь и жалость к отцу подсказали ему немедленный ответ:

— Надо помочь папе. Мама, я поеду, наверное, как он просит...

— Это нелегкая задача, сынок... Будем молиться, чтобы Господь указал нам, что делать.

Уложив детей спать, Нина Петровна долго еще обсужда­ла с Ваней предстоящую поездку. Вопросов было немало. Что везти отцу? Где взять продукты? Выдержит ли старень­кий велосипед? Хотя Ваня научился его ремонтировать, но путь неизвестный и далекий.

Ночью, лежа на сеновале, Ваня пристально всматривал­ся в звездное небо. Сон бежал от него. "Где же находится лагерь? — думал Ваня. — Видит ли папа эти звезды? О чем он думает сейчас? Может, он сильно болеет, так что не может и глаз открыть? Ему надо помочь, обязательно надо. Хорошо, что мама отпускает меня..."

Ваня живо представлял себе встречу с отцом, видел себя в его объятьях. Вот он рассказывает ему, что дела дома идут хорошо, что в эту зиму он научился валять валенки и сделал уже две пары для школьников. Дети в школе хо­рошо учатся и никто не болеет. Он рассказывает ему, что они с мамой каждый день читают Библию и молятся за него. Отец смотрит на него ласковыми глазами и ничего не отвечает, только крепко прижимает его к своей колючей щеке, но что-то уж очень колючей, так что Ване стало больно и он проснулся. Перед ним стояла мама и соломинкой покалывала щеку.

— Крепко спишь, никак не могу разбудить,— улыбнулась она. — Вставай, сынок, заря занялась.

Ваня подскочил и побежал умываться студеной водой. Днем он обдумывал, на кого оставить стадо, где раздобыть на дорогу клей и запасные спинет для велосипеда.

Придя вечером домой, Ваня увидел на столе продукты.

— Это для папы принесли! — сообщили ему дети. Сумка с сухарями, несколько кружков топленого жира, кусок сала, лук, чеснок и еще что-то, завернутое в тряпки.

— Слава Богу, соседи так расположились, кое-что при­несли, да я немного выменяла,— рассказывала Ване мать. — Я думаю, килограмм пятнадцать наберется. Вот, сынок, завтра можно и отправляться.

Весь вечер прошел в сборах. Мама складывала продукты в мешок и готовила сыну одежду. Ваня готовил велосипед, Петя не отходил от него.

— Останешься дома за хозяина,— между делом напут­ствовал Ваня брата. — Следи за хозяйством, приеду — с тебя спрошу.

Петя понимающе кивал белой, как отцветший одуван­чик, головой. Весной ему исполнилось десять лет.

Наутро, едва заалела ранняя зорька, у Заярных уже все были на ногах. Ваня уезжает к папе. Привязывая ме­шок к багажнику, он уже в который раз слышит от детей:

— Не забудь передать папе привет!

— И поцелуй его крепко-крепко!

— Хорошо,— отвечает Ваня солидно.

Молились всей семьей, слезно просили у Небесного Отца милости и благополучия.

Ваня вывел велосипед со двора, еще раз посмотрел на всех, помахал рукой и поехал в ту же сторону, куда больше года назад увезли отца.

Солнце позолотило края легких облачков. Коров еще не выгоняли. Велосипед легко катил по проселочной дороге. Выехав на бугор, Ваня оглянулся на свою деревню. Когда-то он первый раз смотрел на нее с этого места, но тогда с ними был отец...

Поправив картуз, Ваня поехал дальше. Дорога уходила вниз. От быстрой езды прохладный ветер надул на спине рубашку пузырем. А вокруг такая красота! У самой дороги низко склоняются тонкие травинки, цветет ромашка. Ваня любил природу и в обычной степи видел много необычного. Да разве можно не залюбоваться ковыльными просторами?! Они, будто море, волнуются, оживают даже от легкого прикосновения ветерка.

К полудню Ваня устал, захотел есть. Съехав с дороги, он перекусил и поехал дальше. К вечеру добрался до села, что отстояло от них километров на шестьдесят. Заехав в село, он вдруг заметил, что переднее колесо спустило. Оказывается, расклеился стык на камере. Ваня зашел в крайнюю избу и попросил, чтобы его впустили заклеить камеру. Хозяин, посмотрев, в чем дело, сочувственно сказал:

— Не сможешь, парень, сам отремонтировать, здесь нуж­на вулканизация. Поезжай в район, там помогут.

— А далеко район? — спросил огорченный Ваня.

— Нет, не очень, отсюда восемнадцать километров. А ты куда путь держишь? Ваня назвал город.

— Что-то я не знаю такого. Ну ладно, там, в районе, тебе подскажут. Оставайся, заночуешь у нас, а завтра поедешь.

Ваня так и сделал. Он с удовольствием поужинал с добры­ми людьми и с большой радостью согласился переночевать на предложенной ему лавке у окна. Подложив под голову то­ненький пиджачок, он приятно растянулся и тут же заснул.

Еще не совсем рассвело, когда Ваня услышал, что в сенях скрипнула дверь. Встали хозяева, встал и он. Поблагодарив за ночлег, он вывел велосипед и покатил по указанной доро­ге в район. Утренняя прохлада ободрила его, и он мысленно благодарил Бога за первый ночлег, за добрых людей, кото­рые ничем не обидели его, просил благословения на весь день. А потом он стал напевать свои любимые песни, прославляя великого Бога.

Дело было уже к обеду, когда Ваня нашел вулканиза­цию. Заглянув в мастерскую, он вдохнул знакомый запах клея и бензина. У стола стоял худощавый пожилой мужчи­на в длинном резиновом фартуке.

"Господи, расположи его сердце помочь мне",— помолил­ся Ваня и попросил:

— Дядя, почините мне, пожалуйста, камеру. Только у меня денег нет, нечем заплатить,— добавил он смущенно.

Мужчина посмотрел на вошедшего поверх своих круглых очков и удивленно спросил:

— Откуда ты такой?

— С Лущевки.

— А куда путь держишь? — заинтересованно рассматри­вал он откровенное лицо деревенского подростка.

— К отцу, в лагерь. У меня отец в заключении, сильно болеет, еду к нему.

— Бедняга,— непонятно кого пожалел вулканизаторщик. — Давай сюда. — Без лишних слов он принялся за дело.

Не успел Ваня хорошо оглядеть мастерскую, как мастер протянул ему склеенную камеру:

— Возьми, ничего не надо.

— Спасибо, Господь вас не оставит,— радостно сверкнул Ваня глазами. — А вы не знаете, где этот район, в какую сторону мне сейчас ехать? — спросил он, протягивая мастеру конверт.

Прочитав адрес, мужчина пожал плечами:

— Нет, такого я не знаю.

Тут подошли замасленные рабочие, видно, шофера, и, услышав разговор, заинтересовались. Один из них взял конверт, прочитал адрес.

— Это ближе к Уральским горам, отсюда не меньше четырехсот километров. Ты на этом хочешь ехать? — спро­сил он, указывая пальцем на велосипед. — Далеко очень, дороги трудные, грунтовые, не доедешь.

— Возвращайся к мамке домой,— сказал вулканизатор­щик, вытирая руки о бока.

Ваня отвел велосипед в сторону, сел в траву, отщипнул лист подорожника и стал жевать его.

"Что делать? — думал он. — Если верить людям, то я проехал почти восемьдесят километров. За сколько же можно проехать четыреста километров? Наверное, дней пять-шесть уйдет. Что же делать? Если я не поеду, кто по­может отцу, он ведь может умереть... — Горький комок под­катил к самому горлу. — А что я буду есть в дороге? Если брать продукты из мешка, то ничего отцу не привезу. При­дется просить у людей..."

Ваня вдруг почувствовал себя каким-то маленьким, слабым и одиноким во всем огромном мире.

"Господи, что мне делать? — стал он молиться. — Как мне справиться с этим важным делом?"

Вдруг из мастерской вышел вулканизаторщик и пома­нил его рукой:

— Эй, паренек, поди сюда! Ваня быстро подошел к нему.

— Заходи. Ты, видно, голодный, вот, возьми,— мастер протянул ему большой кусок черного хлеба и молоко в бан­ке. — Поешь. За что отца посадили?

— Верующий он, христианин,— ответил Ваня, беря хлеб и молоко. — Спасибо вам большое!

Ваня с аппетитом ел душистый хлеб и запивал молоком. Каким-то таинственным образом он почувствовал, что совсем рядом с ним — всемогущий Бог, что Он незримо сопровождает его.

"Так Бог может прокормить меня и дальше!" — воспря­нул Ваня. От этой мысли все изменилось. Тревога покинула его, и он твердо решил: "Поеду. Пусть будет трудно, Господь не оставит меня".

Долгий это был путь. Минуя село за селом, район за районом, Ваня все ближе и ближе подъезжал к Ураль­ским горам. Не один раз приходилось ему ремонтировать велосипед, клеить камеры.

Начались лесистые места. Теперь поселки встречались реже. Дороги стали еще хуже. Корни деревьев, как сильные руки, переплели проселочные дороги, и Ваня не один километр шел пешком. Машины или подводы встречались очень редко.

Случалось, что Ваня сбивался с дороги и ему приходи­лось возвращаться по нескольку километров. Один раз он ночевал в стоге сена. Шелест деревьев и разные ночные звуки нагоняли на него жуткий страх, и он не мог заснуть. Ему казалось, что к нему крадется какой-то зверь. После этого Ваня не решался ночевать на улице.

Люди сочувственно относились к нему. Отвечая на воп­росы, он рассказывал, куда едет, и они, с удивлением глядя на его щупленькую фигурку, старенький велосипед, сильно поношенные кирзовые сапоги и давно не мытое лицо, жалели его, впускали в свое жилище, кормили. Бог распола­гал к Ване незнакомых людей.

Взрослые понимали, что мальчик совершал сверхвели­кий подвиг. Решиться на такое путешествие мог только под­росток, который еще не представляет всех трудностей и опас­ностей, которые обязательно встретятся на пути.

Ванины силы заметно убавились, он еще больше похудел и ослаб, но ни разу не заглянул в отцовский мешок с про­дуктами, хотя порой очень сильно хотел есть.

В одном месте за деревушкой дорога поднималась высо­ко в гору. Ваня с трудом катил свой велосипед, но скоро по­чувствовал, что не сможет подняться. Силы его кончились. Вокруг теснился роскошный лес, журчали веселые ручьи, цвели незнакомые цветы. Ваня никогда не видел такой красоты, но сейчас ему было не до нее. Впервые он почув­ствовал, что не сможет справиться, надо просить помощи. Опять просить...

Сколько раз уже ему приходилось просить, смиряться, умаляться! Обидно стало и горько. Когда же закончится эта дорога? Однако жалеть себя и останавливаться нельзя. У Вани была высокая цель — он должен видеть отца, кото­рый за это время стал ему еще дороже. Он глубоко вздохнул. Недалеко играла детвора. Ваня положил велосипед на траву и пошел просить помощи.

— Ребята, помогите подняться на гору,— попросил он.

Дети дружной ватагой обступили путешественника и, рассматривая велосипед, стали толкать его по извилистой дороге вверх.

— Вы здесь живете? — спросил Ваня у мальчиков.

— Да, а ты откуда?

— Из Лущевки, это далеко отсюда. У нас нет таких гор и лесов, как у вас. Здесь красиво, а у нас ровные степи и все.

— А грибы и ягоды у вас растут? — спросил кто-то из детей.

— Нет, не растут.

— А как это называется? — спросил высокий мальчик, указывая на велосипед.

— Велосипед,— ответил Ваня.

— Ты сам его сделал?

— Нет, я сам не могу такое сделать,— улыбнулся Ваня.

— Ты куда едешь? — не унимались дети.

— К отцу, он заключенный.

— У нас тоже ссыльные живут. Вот у него отец ссыль­ный,— показали они на черноглазого мальчугана.

"Велосипед не видели, а ссыльные и заключенные для них не диковинка",— подумал Ваня. Вскоре они оказались на вершине. Дорога пошла немного вниз. Поблагодарив де­тей, Ваня поехал дальше. Ехал не долго. Первый поселок оказался нужным ему районным центром.

Ваня нашел милицию, подал дежурному изрядно затер­тый отцовский конверт и спросил, где найти этот лагерь.

— Отсюда тридцать километров,— махнул милиционер рукой в сторону леса.

Больше Ваня ничего не узнал.

Напрягая последние силы, он преодолел и этот отрезок пути. Дорога здесь была особенно трудная, местами шла через болота, и Ване приходилось брать велосипед на спи­ну и, согнувшись под непосильной ношей, переходить топ­кие места.

Наконец лес немного расступился, и перед Ваней откры­лась картина, которой суждено было остаться в памяти до конца жизни.

Высокий, потемневший деревянный забор окружало несколько рядов колючей проволоки. За забором виднелись крыши длинных бараков, по углам поднимались вышки, на которых стояли часовые с винтовкой.

— Лагерь... — испуганно и вместе с тем облегченно про­шептал Ваня.

С замирающим сердцем он долго рассматривал эту чудовищную картину. Подул холодный ветер, и темная туча закрыла солнце. Начал моросить дождь, но Ваня этого не замечал. Он думал о том, что за этим забором живет его больной отец.

— Господи,— стал он молиться,— благодарю Тебя, что Ты сохранил меня в пути. Помоги мне теперь увидеть папу. Я не знаю, как это сделать, помоги мне.

Ваня вытер слезы и пошел прямо по дороге, которая упиралась в ворота зоны. Рядом с воротами стояла деревян­ная изба, и Ваня издали заметил, что в нее изредка входили и выходили люди. К этому домику Ваня и направился. Уви­дев впереди женщину в военной форме, он догнал ее и осто­рожно спросил, подавая конверт:

— Скажите, этот лагерь здесь находится? Женщина прочитала адрес и, окинув Ваню любопытным взглядом, сказала:

— Да.

— А здесь есть Заярный Василий Тимофеевич? — спро­сил он, чуть осмелев.

— А ты кто такой? — Женщина посмотрела ему в глаза проницательным взглядом.

— Сын. Приехал вот к нему из дома...

— На чем приехал? — с недоверием спросила она.

— Вот на этом велосипеде,— сказал Ваня, положив руку на сиденье.

— Как же ты смог? Не может быть! Это же... — она остановилась на полуслове. Ее черные накрашенные брови поползли вверх.

Ваня подробно рассказал, как пришло письмо, как они с мамой решили помочь отцу, как он ехал на этом велосипе­де и как ему было трудно.

— Я хочу увидеть папу и передать ему вот эти продук­ты,— указал Ваня на привязанный к багажнику мешок.

Женщина откровенно удивилась всему услышанному и особенно Ваниной детской наивности, что он так просто хочет увидеть отца. Непонятно, почему она расположилась к нему и с сочувствием сказала:

— Есть такой в лагере, но он очень больной, на работу не ходит. Ты постой здесь, а я что-нибудь придумаю. Может, покажу тебе отца,— и ушла.

Ваня подошел ближе к деревянной проходной.

— Эй, хлопец! Зайди сюда,— через время позвал его охранник. — Ты что-нибудь отцу привез? Собери немного.

Ваня быстро развязал мешок, вынул несколько сухарей, кусок сала, лук, чеснок.

— Хватит. Положи все это в торбочку и заходи сюда,— показал охранник на дверь.

Заметив, что Ваня боится оставить велосипед, охранник сказал:

— Не бойся, за это время никто не тронет.

Зайдя в полупустую комнату, Ваня растерянно осмот­релся. Зарешеченное окно, длинный стол и скамья. Все было серым, мрачным, пугающим. Сильно пахло табаком. Вдруг напротив открылась дверь и в сопровождении конвоя вошел пожилой человек. Одно мгновение Ваня рассматри­вал вошедшего. Обросший, страшно худой. Ваня не сразу узнал его. Но эти добрые лучистые глаза...

— Папа! — вскрикнул Ваня и бросился к отцу на шею.

— Сынок, Ванюшка! — шептал отец и по впалым, морщинистым щекам текли крупные слезы. — Господи, слава Тебе! — крепко обнимая сына, тихо приговаривал он.

Вошла знакомая Ване женщина в военной форме и сказала:

— Всего пятнадцать минут. Свидание просите у началь­ника зоны, а это так, неофициально.

Ее голос сразу отрезвил отца с сыном и поставил перед действительностью: "Хотя вы и родные, больше пятнадцати минут не имеете права быть вместе".

Василий Тимофеевич торопливо спросил:

— Ваня, как дома? Как дети, мама, все ли живы?

— Живы, папа, слава Богу, все привет передавали... — Ваня от волнения забыл, что хотел рассказать.

— Ты как сюда попал? — спросил отец.

— На велосипеде.

— Сколько ехал, сынок?

— Девять дней,— коротко ответил он, не в силах спра­виться с волнением.

— Ой, как долго! А я заболел крепко, сынок. Работа труд­ная, лес валяем. Занемог совсем, и меня оставляют в зоне, так я портняжничаю, но и на это уже сил не хватает, голод­но очень,— Василий Тимофеевич снова обнял сына. — Но страдаем за Господа, потому будем нести эти трудности без ропота, вы — там, я — здесь, а Господь все усмотрит.

— Папа, вот здесь в сумочке еда, сейчас разрешили пере­дать,— спохватился Ваня. — Но это не все, я еще привез.

— Спасибо, Ванюшка. Ты к начальнику сходи, попроси свидания, а я отсюда тоже буду просить,— взяв сумочку из рук сына, сказал отец.

— Время вышло! — раздался вдруг зычный голос конвоира.

Свидание показалось мимолетным мгновением.

Отец обнял сына, и слезы неудержимым потоком потекли по его изможденному лицу. Эти чистые слезы, не встречая препятствия, капали, казалось, в самое сердце сына, свиде­тельствуя ему о глубоких отцовских чувствах.

— Сынок, молись всегда, бодрствуй, люби Господа Иисуса, и тогда на небе мы обязательно будем вместе.

Ваня тоже плакал и крепко целовал отца в мокрые глаза, в жесткие губы, колючие щеки, а отец, склонившись к самому уху, продолжал:

— Я верю в победу Господа Иисуса над злом. Господь уничтожит зло и будет вечно царствовать. Верь Ему, и Он возьмет тебя в Свое Царство.

— Хватит! — снова крикнул конвоир, но сын и отец, крепко держа друг друга в объятьях, не могли расстаться.

И тогда здоровенный мужчина схватил отца за ворот и, оторвав от сына, небрежно толкнул в сторону открытой двери. Она тут же захлопнулась, навсегда разделив двух любящих друг друга людей.

— Выходи! — приказал Ване конвой.

За дверями его ждала все та же женщина.

— Увиделись? — добродушно спросила она. — Проси сви­дание у начальника лагеря. Вон дверь в его кабинет,— показала она на бревенчатый дом с высоким крыльцом.

Все происходящее было похоже на сказочный сон. Ваня отошел от проходной, все еще не в силах осмыслить, что произошло. Это же было настоящее чудо! Он только что ви­дел живого отца!

Дождь перестал, а солнце, скрываемое рваными облака­ми, то улыбалось, то опять хмурилось. "Какой же он худой, на нем кожа да кости остались! — думал Ваня, мало-помалу возвращаясь к действительности. — Я даже не успел все рассказать ему!.."

Помолившись Богу, Ваня постучал в кабинет начальни­ка зоны.

За крепким столом сидел плотный седеющий мужчи­на в военной форме. Его сверлящий взгляд, казалось, проникал в самое сердце. Ваня еще не знал, сколько зла может гнездиться в людях, обладающих таким проница­тельным взглядом. Мужчина показался ему добрым, луч­ше того конвоира, что вытолкнул отца за дверь, и он по-детски попросил:

— Начальник... дяденька... я приехал к отцу издалека, на велосипеде, дайте мне, пожалуйста, свидание с ним.

Перед сытым начальником стоял худенький, похожий на былинку подросток, в старой, не раз залатанной одежде, в развалившихся сапогах. На давно немытом лице — не беспечного детства сиянье, а стариковская строгость, боль и горечь.

Начальник уже знал о его приезде. Глядя на этого взволнованного, напряженно ждущего ответа подростка, он думал:

"Что заставило тебя проделать такой далекий путь на старом велосипеде, дружище? Романтика? Но трудности, какие ты непременно встретил, должны выбить ее. Долг? Но ты слишком юн, чтобы сознавать его до такой степени. Остается одно — любовь. Свидание может усилить это чув­ство. Отец — отъявленный баптист. Нет, им нельзя давать встречи... Парень еще может быть воспитан нашим обществом и стать человеком нашего будущего". А вслух начальник сказал:

— Не положено ему свидание, у него есть нарушения.

— Дяденька, ну пожалуйста, я вас очень прошу, дайте свидание с папой! — Голос Вани задрожал. — Я ему немно­го еды передам. Я очень долго ехал сюда...

Начальник пристальней посмотрел на мальчика. В этих суровых Уральских горах ему не приходилось иметь дело с такими юными посетителями. Мальчик явно не понимал, что находится чуть ли не в сатанинском логове, где о сочув­ствии забыли, как о прошлогоднем снеге.

Начальник помнил Заярного и питал к нему личную неприязнь.

"Как же он мог воспитать такого преданного сына? — думал этот жестокий человек. — За что можно любить такого фанатичного отца? Этот вырастет и тоже станет таким же баптистом. Нет, ты у меня ничего не получишь, голубчик. Мы из тебя еще можем хорошего комсомольца вырастить, чтобы вылавливать таких, как твой отец. А эта жалость к отцу — ни к чему, она только помешает".

— Нет, не положено ему свидание. Он ведет себя здесь плохо, все еще проповедует, поет свои молитвы и других агитирует. — Тебе сколько лет?

— Пятнадцать.

— Учишься? Работаешь?

— Работаю в колхозе.

— Молодец, работай и учись дальше, а по следам отца не ходи, чтобы не угодить сюда. Ты молодой, и свою голову не забивай божественными сказками. Езжай домой!

Ваня не мог поверить, что этот добрый начальник не даст ему свидания с отцом, и снова стал просить:

— Начальник, послушайте меня, я продукты хочу передать...

— Продукты мы примем,— перебил он мальчика. — От­неси их на проходную, а свидание не положено. Мне неког­да с тобой долго разговаривать. Вот, возьми бумагу, по ко­торой у тебя примут передачу.

Начальник был неумолим. Он подал Ване листок, на котором размашисто написал: "Передачу принять " — и сказал:

— Все. Разговор окончен.

Горько стало Ване. Стараясь проглотить застрявший в горле ком, он вышел на улицу. Неужели он больше не уви­дит отца? Нет, он еще раз пойдет к начальнику и попросит!

Ваня отдал на проходной продукты, привязал к багажни­ку пустой мешок и медленно покатил по дорожке.

"Пойду в поселок, попрошусь к кому-нибудь переноче­вать, а завтра снова буду просить свидания",— решил он.

Неподалеку от лагеря стояло несколько потемневших бревенчатых изб. Добрые люди разрешили Ване поставить во дворе велосипед, и он снова вернулся к лагерю. Его не­удержимо тянуло туда, где за неприступным забором нахо­дился родной отец.

Вокруг лагеря лес был срезан. Неподалеку от ворот Ваня присмотрел себе пенек, присел на него и стал рассматривать местность. Прямо от ворот дорога уходила вглубь леса.

Вдруг послышался непонятный гул и приглушенный лай собак. На дороге появилась колонна заключенных, сопро­вождаемая солдатами с автоматами наперевес. Некоторые из них с трудом удерживали на поводке рвущихся собак. Колонна приблизилась к воротам лагеря, и Ваня видел, как их, считая по пятеркам, пропускали через открытые ворота. В глубине двора он увидел длинные одноэтажные бараки. Крик, ругань, лай собак,— все это, увиденное впер­вые, оставило в сердце Вани неизгладимую память о неволе.

Вернувшись в поселок, Ваня рассказал свою историю хо­зяевам, которые приютили его.

— Завтра у заключенных санитарный день. Их выводят из зоны в баню, может, повезет тебе, и ты увидишь отца,— сказал хозяин сочувственно.

Ваня все еще надеялся на встречу. Утром он снова пошел к воротам зоны с намерением просить начальника дать сви­дание. Но и в этот день начальник был неумолим и строго приказал не попадаться ему больше на глаза.

— Ты все еще здесь? — гневно спросил он, когда Ваня встретил его у дверей кабинета. — Ты разве не понял, что тебе надо убираться отсюда поскорей?!

Голодный, осунувшийся, Ваня снова присел на свой пе­нек и стал ждать неизвестно чего. Вот раскрылись ворота и вчерашняя черная колонна заключенных медленно вышла из лагеря. Из разговоров Ваня узнал, что заключенные работают на повале леса, а потом сплавляют его вниз по реке.

Бедные истощенные люди проходили совсем рядом около него. Он даже мог разглядеть их угрюмые, серые, очень по­хожие лица. Вдруг в колонне произошла заминка. Какой-то заключенный вышел из строя и, упав на колени, со слезами выкрикнул:

— Начальник, не могу идти, хоть убей!

Конвоир что-то отрывисто скомандовал и тут же двое заключенных подхватили несчастного под руки и потащили в строй. Ванино сердце затрепетало от жалости и страха: "Куда же они его потащили? Как он работать будет?" Через время вернулся конвойный, и Ваня услышал, как он сказал на проходной:

— Больной лежит в лесу!

— Приведите назад. Будет бежать — стреляйте,— холод­но скомандовал кто-то.

Вскоре двое заключенных потащили больного в зону.

"Выйдет ли он еще когда-нибудь сам? — подумал Ваня. — Вот так, наверно, когда-то и папу тянули из лесу..."

— Готовьте отряды в баню! — вдруг крикнул кому-то конвоир.

Мимо Вани зашагали охранники.

— Твоего отца сейчас поведут в баню,— шепнул ему кто-то из проходивших мимо солдат.

Ваня оживился. Он хотел поблагодарить, но не понял, кто сказал ему это.

Баня стояла в ста метрах от лагеря, так же огороженная забором.

Как только открылись ворота и стали выходить заклю­ченные, Ваня кинулся к колонне. Грозный охранник молча сдержал прыгающую овчарку.

Вдруг Ваня заметил, что из середины строя кто-то мах­нул ему рукой. Он тут же поднял руку в ответ. Это был отец. Стараясь как можно ближе подойти к строю, Ваня увидел родное лицо. Отец еще раз поднял руку и скрылся в общем потоке.

К Ване подошел конвоир, который все это время наблю­дал за ним, придерживая собаку.

— Кто у тебя здесь? — кивнул он на ушедшую колонну.

— Отец,— взволнованно ответил Ваня.

— Ты у начальника был? Свидание разрешили?

— Нет, не положено, говорит.

— Тогда уходи отсюда, парень, поскорее, а то начальник рассвирепеет, и твоему отцу несдобровать потом. Ничего ты не добьешься тут. Лучше уходи.

Ваня вернулся в поселок разбитый. Он уже и сам стал понимать, что свидание ему не дадут, но никак не мог сми­риться с этим и уехать.

На следующий день Ваня решил еще раз пойти к зоне и попрощаться с ней. Он сел на свой пенек и снова увидел ту же картину — развод заключенных на работу, крики, брань, лай собак. После развода он решил обойти зону в на­дежде хоть через щель увидеть отца, но все напрасно, он ни­чего не увидел и не услышал.

Три дня пробыл Ваня возле зоны. А на четвертый день, разочарованный, он рано утром тронулся в путь.

Подъехав к тому месту, где дорога убегает в лес, отку­да он впервые увидел лагерь и где мечтал о счастливой встрече с отцом, Ваня остановился. Еще раз он с тоской оглядел всю местность, и горячие слезы потекли из его глаз. Он вспомнил короткое свидание с отцом и безудержно заплакал. Его худенькие плечи долго вздрагивали, и он спрашивал, неизвестно кого: "За что разлучили нас с па­пой? О, безжалостные люди!"

В эти дни, когда Ваня часами сидел у ворот лагеря, в его сердце созрело очень важное решение. Хотя его никто не слышал, кроме высоченных сосен и неба, он все же откровенно сказал это вслух:

— Нет! Я никогда не пойду с вами в ногу и не подам свою руку для дружбы! Лучше быть христианином и стра­дать, как отец, чем быть безжалостным начальником зоны! Господи! Помоги мне сдержать свое слово до самой смерти!

"Лучше страдать с народом Божьим, чем иметь времен­ное греховное наслаждение",— вспомнил Ваня слова, ска­занные о Моисее, и прошептал:

— Господи, это на самом деле лучше! Я пойду за Тобой по следам отца, чего бы это ни стоило! Ты помоги мне...

Это жизненно важное обещание вырвалось из сердца не под наплывом чувств или чудных мелодий. Во время усталос­ти, голода и разочарования юная душа решалась идти за Гос­подом во что бы то ни стало. Это обещание рождалось и созревало в сердце мальчика, когда он терял силы на трудных уральских дорогах, когда он три дня сидел у мрачных ворот зоны, когда умолял начальника о свидании с больным отцом.

И Бог услышал его обещание! Небо с радостью приняло молитвенное решение пылкой души. Но как бы ни были хо­роши обещания и решения, они приобретают смысл и цену, когда подтверждаются жизнью. У Вани это было впереди.

А пока Ваня еще раз помолился и, немного успокоенный, тронулся в обратный путь. Километров десять проехал он бла­гополучно, а потом, на одном из спусков, вдруг слетела цепь на велосипеде и срезала на заднем колесе несколько спиц. Поломка была серьезной, ехать дальше Ваня не мог. При­шлось идти пешком до ближайшего селения. А они в этих ме­стах были не частыми — семь, десять, а то и пятнадцать ки­лометров надо было преодолеть, чтобы попасть из села в село.

У жителей первого поселка Ваня узнал грустную новость: оказывается, в этих краях велосипедов ни у кого нет. Люди не пользовались ими здесь. Два дня Ваня шел пешком, пока наконец в одном поселке нашел спицы. Отремонтировав ве­лосипед, он поехал дальше.

Дорога шла среди прекрасных мест. Когда Ваня ехал к отцу, он почти не смотрел по сторонам, занятый одной мыс­лью: скорее найти лагерь. А сейчас, чувствуя, что выполнил свой долг, Ваня с наслаждением рассматривал голубую гладь озер, любовался стройными березами и угрюмыми елями, окружавшими его. Причудливые цветы, которых он никогда еще не видел, приводили его душу в восторг. Сознавая, что Создатель всей этой красоты — Бог, Ваня пел Ему одну песню за другой и радовался, что этому великому Богу они служат и поклоняются всей семьей. Жаль только, что папа так сильно страдает. Но это ради Господа, это из-за верности Ему, за эти страдания когда-то будет великая награда...

Вернулся Ваня домой через три недели. Сколько было радости! Соседи сходились послушать рассказ об отце, но он был очень короток — пятнадцатиминутная встреча не су­лила длинных рассказов.

Нина Петровна сильно испугалась, узнав, как далеко пришлось Ване ехать, сколько трудностей и серьезных опас­ностей он пережил. Если бы она знала об этом заранее, никогда не согласилась бы отпустить его в такое путеше­ствие. Слушая скромный рассказ сына, она не верила своим ушам, что он не взял ни одной крошки из продуктов для отца!

Да, Господь и в этот раз оказался верным Своему слову. Он взял на Себя всю заботу о беззащитном мальчике и хранил его на трудной и опасной дороге. Господь охотно помогает уповающим на Него — и взрослым, и детям, и сильным, и слабым.

Глядя на исхудалое, измученное лицо Вани, Нина Пет­ровна молилась: "Господи! Воздай ему по Своей щедрости и любви! В моих глазах он заслуживает многого, но я ничем не могу вознаградить его".

С большим трудом Заярные пережили зиму. Землянка их совсем развалилась, и с наступлением тепла они приня­лись строить новое жилище. Нелегкое это было дело. Основ­ные работники — Нина Петровна и Ваня — выбивались из сил. Сначала они наделали кирпичей из глины, высушили их на солнце, а потом Ваня начал строить дом из этих кирпи­чей. Выложил стены, а для крыши материала не было. И сно­ва всей семьей молились, просили помощи у Бога.

Кто-то из соседей посоветовал поехать за бревнами в лес. Колхоз выделил пару быков, и Ваня снова должен был отправиться в дальний путь. Лесные места начинались где-то за сто километров от Лущевки. Ваня взял все сбережения из дома и, надеясь на милость Божью, тронулся в путь. На быках быстро не поедешь, и только на четвертый день на горизонте синей неровной лентой показался лес.

У первой же деревни Ваня остановил быков и стал спра­шивать у мужчин, как достать лес на постройку землянки.

— Деньги у тебя есть? — спросил Ваню один, помоложе.

— Двести восемьдесят рублей только.

— Да кто же тебе, сынок, за такую сумму лес продаст? — удивленно спросил седой старичок.

Ваня смутился. Он и правда не представлял себе, сколь­ко это может стоить.

— Больше у нас нет,— вздохнул он. — Одна мама дома, да шестеро детей, я старший. Работаем в колхозе. Землян­ка в эту зиму развалилась, решили новую сделать. Стены поставили из самана, а на крышу ничего нет. Колхоз дает одну центральную балку, а из чего дальше делать, не знаю.

— Настоящий лес не разрешают пилить, да и очень до­рого он стоит,— выслушав печальный рассказ Вани, сказал один крестьянин. — Давай мы тебе с женой сухостой дубовый напилим. Когда лес расчищают, сухостой идет как дрова. Сухой дуб — крепкое дерево, выдержит твою крышу.

Мужчины тут же на пыльной дороге набросали чертеж крыши и показали Ване, как надо сделать ее.

Уже немолодая чета — муж с женой — просто сжали­лись над Ваней. Деньги, которые он привез с собой, были мизерной платой за их работу и за лес. Они же пригласили парня на ночлег, а на следующий день поехали в лес. К ве­черу нагруженная повозка стояла во дворе добродетелей, ожидая утра.

Переночевав, Ваня запряг быков и, сердечно распро­щавшись с людьми, посланными Самим Богом, отправился домой. Как радовалось его сердце, что Бог и в этот раз проявил милость к их семье и он едет домой не с пустыми руками!

К концу лета Заярные закончили свою избенку. Нина Петровна с дочерями обмазала ее внутри и снаружи. А крыша получилась на славу! На центральную балку положили дубовые жерди, переплели их хворостом, а сверху помазали толстым слоем глины с соломой и по­крыли ковыльным дерном. Крыша и потолок составляли одно сооружение — снаружи это была крыша, а внутри — потолок. Когда все высохло, побелили мелом, и к осени зашли в новую землянку. В ней было две комнаты, и раз­мером она получилась чуть больше старой.

Соседи завидовали дружной семье Заярных и не один раз вынуждены были признать, что Сам Бог помогает этим людям.

Ваня уже работал на тракторе и получал на трудодни муку, но она была очень горькая, потому что мололи неочищенное зерно, а в нем было много семян полыни и разных сорняков. Но и такой муки выдавали так мало, что хлеб на столе был большой редкостью. В основном Нина Петровна варила затируху. Это было простое блюдо. Она брала немного муки, сбрызгивала ее водой и растирала. Получались мучные крошки разной величины. Эти крошки Нина Петровна бросала в кипящую воду, чуть солила, и по­лучалась затируха. Такую похлебку ели каждый день.

Вечерами Нина Петровна собирала семью на молитву. Сначала все вместе лели, потом читали Библию и моли­лись. Иногда она рассказывала детям поучительные исто­рии и часто любила повторять: "Не тот богат, у кого хлеба много, а тот богат, кто любит Бога".

— Давно я слышала этот рассказ,— как-то перед молит­вой сказала мама,— но он мне очень понравился, я и вам расскажу его. В одной деревне жила бедная вдова с детьми. Тяжело ей жилось, но Библию она любила, всегда читала ее с детками и Богу молилась. Был у нее любимый стих из 36 Псалма: "Предай Господу путь твой, и уповай на Него, и Он совершит ". Почитает эта вдова Библию, вспомнит свой любимый стих и помолится, чтобы Господь топливо дал зимой, хлеб насущный послал, деток защитил. Сирот иногда сильно обижают.

— Точно, как у нас,— прошептал кто-то.

— Однажды ей снится сон,— продолжила мама. — Едет большая карета, доверху нагруженная золотом, и останавли­вается у ее дома. Заходит к ней богато одетый кучер. Осмо­трел ее бедную землянку и говорит: "Все, что есть в этой карете, будет твое, если ты позволишь вырвать из твоей Библии 36 Псалом".

Вдова не сразу ответила этому человеку, а он продолжал: "Даже если ты из этого Псалма только пятый стих отдашь, я тебе все золото отдам. Жить будешь припеваючи, все, что надо, купишь".

— Вы бы поменяли этот стих на золото? — спросила Нина Петровна притихших детей.

— Нет! — ответили Ваня и Надя.

— И она тоже не согласилась,— кивнула мать. — Она сказала: "Уходи отсюда. Уходи не только из дома, а даже со двора. Здесь тебе делать нечего". Знаете, почему она так сказала? Потому что верила Богу. Она думала: "Я Богу по­молюсь, и Он даст мне все, что нужно, в любое время. А это золото все равно когда-то кончится, а потом что делать?"

— Мама, эту карету надо было бы прятать от воров,— подсказал Петя.

— Сначала надо хорошие двери поставить и крючки тол­стые,— начали фантазировать дети.

— Лучше жить без золота, но с Богом,— закончила мама. — Он каждый день понемногу дает, и бояться не надо, и крючков не надо. А чтобы Бог мог посылать необходимое, нужно верить Ему и надеяться на Него.

Так простая крестьянка учила детей жить верой. С неко­торых пор она считала себя вдовой, смирившись с тем, что Господь взял ее мужа в лучший мир. От него еще раз при­шло письмо, в котором он писал, что ему совсем плохо и что он будет ждать их на небесах. С тех пор прошло больше года и никаких известий не было.

Как-то в Лущевку приехало два молодых проповедника. Они ходили из дома в дом и читали Библию, побуждая охла­девших христиан идти евангельским путем. В селе началось пробуждение.

Нина Петровна обрадовалась приезду проповедников и всегда шла туда, где они читали Слово Божье. С собой она всегда брала детей.

Труд проповедников не был напрасен. Ослабевшие хри­стиане начали каяться, их дети тоже потянулись к Богу. Назрела нужда собираться вместе, но кто предоставит свой

дом для собраний? Христиане по-прежнему были ненавиди­мы безбожными людьми, и за проведение богослужений могло быть строгое наказание. Нина Петровна, не задумы­ваясь, предложила свою землянку. С тех пор домик Заярных стал местом собраний верующих.

Ваня не курил, не сквернословил, но у него были друзья среди сельских ребят, и он иногда выходил к ним на улицу. Нина Петровна переживала об этом. Ей хотелось, чтобы дети льнули к Богу, а не к улице, и она постоянно моли­лась об этом.

Когда загорелся огонь пробуждения среди христиан, Ваня покаялся. Для матери это была большая радость. Теперь она хотела большего — чтобы сын был ревностным проповедником Евангелия. А Ваня робел. По природе он был не речистым, да еще и малограмотным, и потому стеснялся принародно говорить слово.

В доме Заярных никогда не было пусто. Молодежь выбрала их землянку, для всех своих собраний. В доме была Библия — величайшая редкость, и молодые братья и сест­ры приходили читать или переписывать что-нибудь из Сло­ва Божьего.

Ваня охотно общался с молодежью, вместе со всеми пел, только не проповедовал. Он утверждал, что ему всегда не хватает слов, чтобы высказать свои мысли. Но однажды произошел случай, который помог ему пересмотреть свое от­ношение к проповеди.

Был у Вани друг Алексей — они вместе работали на трак­торе. Его мать ходила на собрание и всегда звала с собой де­тей, но они не хотели ее слушать. Ваня тоже много раз робко приглашал друга на богослужение, но он всегда отказывался.

Как-то ранней весной Ваня с Алексеем гнали с ремонта трактора. Не доезжая восемь километров до Лущевки, поло­мались. Отремонтировать не удалось, и ребята, оставив трактора, пришли домой. Рано утром бригадир запряг ло­шадь и по морозцу, на санях, они втроем поехали к тракто­рам. Поломку устранили, завели трактора и поехали. Солн­це хорошо пригревало, и звонкие ручьи то здесь, то там, пересекая дорогу, устремлялись к реке. Бригадир на санях поехал первым, следом — Алексей, потом Ваня. Дорога шла вдоль реки. Вдруг Ваня заметил, что Алексей наклонился и что-то делает внизу, у ног, а на дорогу не смотрит. В это время передние колеса его трактора повернули к реке. Одно мгновение — и трактор сорвался вниз. Ваня тут же остано­вился и побежал к обрыву. То, что он увидел, потрясло его. Будто конь, сбросивший с себя седока, помятый и погнутый стоял на льду трактор, а под ним, распластавшись в воде, лежал Алексей. Не помня себя, Ваня скатился с обрыва и бросился к другу. С трудом он вытащил его на берег. Алексей вздохнул и замер. Тут подбежал бригадир, но Алексею уже никто не мог помочь.

Положив тело на сани, Ваня с бригадиром долго еще смотрели на него, не веря, что Алексей мертв. Потом Ваня сел за руль и медленно поехал за лошадью. Жутко было ему от этого происшествия.

"Вот что такое наша жизнь... — думал Ваня. — Как на­тянутая нить... Не знаешь, где и когда она порвется. Как жал­ко Лешу! Он ведь навеки погиб... Я ничего не успел сказать ему... Он не спешил каяться, думал — успеет. А вот не успел..."

Ваня серьезно задумался и о своей жизни: "Надо спе­шить свидетельствовать о спасении. В селе многие не знают, как спастись, и нужно убедить их прийти ко Христу. Мед­лить нельзя. Вот только что был человек, и уже нет его, уже ничем не поможешь ему. Как жаль..."

На вечернем собрании, превозмогая смущение, Ваня по­просил слово и взволнованно рассказал о неожиданной смерти друга.

— Наша жизнь похожа на ту дорогу над кручей. Не зна­ешь, где и когда появится смерть и унесет с собой. Нам по­стоянно приходится идти совсем рядом с соблазнами, и благополучно пройти можно лишь держась за руку Христа. А кто еще не может держаться за Господа, у кого нет еще этой надежной опоры, не медлите, спешите обрести Спа­сителя, пока не поздно.

Голос Вани дрожал, в нем слышалась мольба. Кажется, юноша готов был сам каяться за каждого грешника, лишь бы кто не погиб.

Семилинейная керосиновая лампа слабо освещала пере­полненную людьми комнату. Несколько человек со слезами просили у Бога прощения за свои грехи. Вдруг раздался звон стекла — кто-то бросил в окно камень.

— Неистовствует сатана, запугать хочет,— сказала Нина Петровна, когда все разошлись. — Господи, помоги нам устоять! Может, окна подушками закрывать на время со­брания?

— Не надо,— возразил Ваня. — Пусть будет открыто, чтобы люди не боялись прийти послушать Слово Божье. От этого противника надо загораживаться не подушками, а молитвами...

Зимой 1945 года Ване пришла повестка в военкомат. К этому времени он уже два года работал трактористом.

Нина Петровна упала духом. Во-первых, сын был основ­ным кормильцем в семье, во-вторых, шла война и его могли отправить на фронт.

Последний раз Ваня сходил на мельницу, принес прося­ной шелухи. Он частенько ходил туда — поможет кому-нибудь зерно смолоть, а ему за это шелухой заплатят. Это была неплохая помощь для семьи. Шелуху тоже мололи, а потом добавляли в нее немного муки и из этой смеси пек­ли небольшие булочки.

Нина Петровна пригласила молодежь попрощаться с Ваней. Угощала всех просяными булочками, и это никого не смущало — многие жили скудно. Молодежь приготовила много пожеланий и песен, и до самого утра то радостный, то печальный говор и напев не смолкал в убогой землянке. Утром все помолились, предали Ваню в руки Божьи и про­стились.

Первым требованием в военкомате было — вступить в комсомол.

— Я не могу этого сделать, я верю в Бога,— смело заявил Ваня.

— Брось глупостями заниматься! В армии все должны быть комсомольцами. Тут тебе — не у мамы на печи, за это под суд отдадут!

— Я верю в Бога, а Бог и комсомол — несовместимы.

— Сейчас ты по-другому заговоришь! — разозлился на­чальник и приказал солдату: — Отведи его к тем "героям"!

Во дворе стояло человек двенадцать новобранцев, ко­торые тоже по разным причинам отказались вступать в комсомол.

— Стройся! — крикнул капитан. — Вы еще не передумали?

Все молчали.

— Шагом марш! — скомандовал он и показал рукой на ворота.

Впереди шел сержант, остальные строем шагали за ним.

Под ногами звонко скрипел снег. Мороз щипал уши и нос. Подошли к берегу реки. Ровный нетронутый снег слепил глаза.

— Не хотите записываться в комсомол? Полное молчание.

— Тогда ползите по реке!

С руганью и угрозами капитан заставил парней лечь на снег и ползти по-пластунски. Под одежду, в валенки забивался сухой колючий снег. Ребята сделали один круг по реке, и тут раздалась команда:

— Повторить!

После второго круга некоторые встали, соглашаясь записаться в комсомол. Остальные пошли на третий круг.

Окоченевшие руки гребли под себя снег. Задыхаясь от холода и усталости, Ваня думал об отце: "Может, и его так мучили... Господи, помоги мне идти за Тобой и не связать себя никакими богопротивными обещаниями. Ты знаешь, что я хочу служить одному Тебе..."

Когда стало нестерпимо холодно и обидно, Ваня начал усиленней молиться: "Боже, помоги мне идти по следам отца. И если даже придется умереть, помоги не отречься от Тебя и не сделаться слугой сатаны".

Испытание кончилось тем, что ребят строем вернули в военкомат. Промокшие и продрогшие, они стояли в тем­ном длинном коридоре, ожидая какого-то приговора.

Вдруг Ваню вызвали к военкому.

— Председатель колхоза просит освободить тебя от воин­ской службы, так как ему очень нужен механизатор,— ме­таллическим голосом отчеканил он. — Вот твои документы, езжай домой!

Ваня понимал, что это сделал Бог, и сердце его ликовало. Дома тоже была большая радость, ведь Ваня очень нужен и семье, и церкви!

Однажды Лущевскую общину посетили братья из горо­да. Они сразу увидели, что старцы осторожничают, даже сторонятся кафедры, а молодые братья — Степан и Ваня — ревнуют в слове. Узнав, что они еще не члены церкви, бра­тья сказали:

— Вам надо крещение принять, чтобы служение Господу было полноценным.

Ваня давно уже хотел этого, не раз говорил об этом с мамой, но как осуществить свое желание — не знал. А тут Сам Господь позаботился... И вот ранним летним утром два велосипедиста отправились за сто километров в город, что­бы через водное крещение заключить завет с Господом.

Крестил братьев светлой лунной ночью седовласый ста­рец. Суровые времена не лишили молодых христиан небес­ной радости — они просто ликовали от сознания, что при­надлежат Богу и служат Ему. Вечерю Господню и возложе­ние рук совершили в доме, а потом местные братья сказали Ване со Степаном:

— За нами следят, вам лучше уехать до появления зари.

Когда лучи восходящего солнца заиграли в обла­ках, Степан и Ваня были далеко за городом. Они не спе­шили домой, решив заехать по пути в села, куда иногда выезжали с посещением. Великая радость переполняла их сердце — они сознавали себя полноправными членами Христовой Церкви!

К концу войны во многих поселках образовались группы верующих. В основном это были женщины и старики. Как могли, они проводили богослужения.

— Проповедники приехали! — в каждом поселке, не скры­вая радости, говорили христиане друг другу.

Слыша такое восторженное приветствие, Степан сму­щенно улыбался:

— Какие мы проповедники! Нас и не назовешь проповедниками, мы больше читаем из Евангелия, чем говорим.

Но у людей была сильная жажда слышать Слово Божье, и они рады были слушать простое чтение без всяких объ­яснений. Народу собиралось очень много, люди стояли у дверей, сидели на окнах и слушали, слушали, слушали...

Закончилась война. После нее в каждом доме осталось горе, страх и неустройство. Потерявшие надежду люди нуж­дались в Боге.

— Кто, если не мы, понесет исстрадавшимся истину о жи­вом Боге? — спрашивал Ваня Степана. — Сильные, достой­ные проповедники — наши отцы — не вернулись из тюрем и лагерей. Теперь нам, детям их, Бог доверяет благовестив, и мы не откажемся. С Господом будем совершать этот труд по силам и сверх сил!

* * *

Более чем полвека минуло с той поры. Все дети Василия Тимофеевича и Нины Петровны связали свою жизнь с Гос­подом, стали членами церкви. Не беда, что их жизненный путь был таким тернистым. В этих огненных испытаниях они научились доверять Богу, Который никогда ни на ми­нуту не оставлял их. В нищете и голоде крепла их вера, и они всем сердцем стремились в обители своего Небесного Отца, туда, где не будет недостатка и горя.

Заярный Ваня давно уже дедушка — у него растут внуки и даже правнуки. Женился он в двадцать восемь лет. Бог подарил ему верную жену и прекрасных деток. Церковь доверила Ване служение пресвитера, и он как вер­ный пастырь долгие годы стоял на страже, пас Божье ста­до. Четыре года лишения свободы выпало на его долю, и он вместе со своей семьей прошел этот отрезок пути, радуясь, что за имя любимого Господа терпит поношение и скорбь.

Свое решение идти за Господом, идти по следам отца, Ваня сдержал, хотя порой это было до невозможности трудно.

История семьи Заярных — один из многочислен­ных штрихов прекрасной и величественной картины, изображающей историю церкви. Благодаря верности хри­стиан, подобных Заярным, в России сохранился светильник Божий. Как бережно эти богобоязненные люди хранили в своем сердце и в своей семье живое упование на Бога! С каким старанием они оберегали живое семя слова Божь­его от служи атеизма и беспощадного зноя всеуничтожающего безбожия! И труд их не был напрасен.

Малограмотные, незаметные труженики, которые и про­поведниками себя не считали, покоряясь Божьему зову, в простоте засевали огромные нивы. А спустя годы на этих нивах появились всходы, заколосились хлеба, и немало доб­рого зерна было собрано в житницы Господни.

Овцы среди волков

Петр и Мария Зигерт обратились от мертвого, обря­дового христианства к живому Богу, когда старшей дочери Лене было восемь лет, а сыну Васе — шесть. С первых дней они полюбили Слово Божье и каж­дый день всей семьей читали его. Оно стало менять их жизнь, и это заметили окружающие. Вскоре Петру довери­ли в церкви служение проповедника, и он был рад прини­мать участие в деле Божьем, служить Богу.

В это время у Зигертов родилась Катюша, а спустя три года — Яша. Катюша унаследовала от мамы живой харак­тер и бронзовые волнистые волосы, а Яша — голубоглазый русоголовый мальчуган — был вылитый отец.

Для Катюши Яша был живой куклой. Она очень люби­ла его и была ему хорошей нянькой, особенно когда Лена с Васей уходили в школу.

Отец семейства работал чабаном и много времени про­водил вне семьи. Мать вела домашнее хозяйство. Зигерты жили дружно и обеспеченно.

Евангельские притчи о добром пастыре, об овцах и коз­лах были очень понятны и дороги как для родителей, так и для детей. Читая, например, слова Иисуса Христа: "Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков", они живо представ­ляли себе эту картину. Как страшно! Волки — хищные зве­ри, а овцы — беззащитные, слабые, им даже рогов не дано, как козам и коровам. Как же им жить среди зверей?

Петр объяснял детям, что Господь не животных имел в виду, когда говорил эти слова. Он сравнивал Своих учени­ков с овцами, а мир, среди которого предстояло трудиться, сравнивал с волками. Неужели Господь посылал учеников на верную смерть? Нет! Он обещал, что Сам пойдет с учениками, а это значит, что Он будет хранить их и защищать. Иисус Христос назван в Слове Божьем львом из колена Иуды. А если лев берется охранять стадо овец, волкам там делать нечего.

Да, Петр Зигерт знал, что в Евангелии идет речь не об овцах, что стоят у него в загоне, а о детях Божьих, которые живут в мире насилия, зла и разврата. Нечестивые люди назвали Бога мифом, ненужным и несуществующим и во всеуслышание объявили строительство "светлого будущего", решив создать на земле рай без Бога.

Однажды в кругу семейного чтения Библии отец оста­новился на словах: "Не бойся, малое стадо! Ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство". Подняв глаза от Библии, он сказал:

— Это неземное Царство не в силах завоевать цари, вожди, именитые люди. Господь обещает его Своим детям. Но это в будущем. А сейчас, зная о всех трудностях, Гос­подь дает сильное утешение в обетовании: "Не оставлю вас сиротами, приду к вам и возьму вас к Себе". Мы тоже, буд­то маленькое стадо овечек, нуждаемся в Божьей защите. Никогда не будем забывать просить помощи у Господа. "Просите и получите",— так сказал Сам Господь.

— И все же овцам среди волков легко никогда не будет,— задумчиво сказала Мария. — Не один раз они почувствуют на себе зубы хищников...

* * *

Когда Яше исполнился год, мать вызвали на работу в кол­хоз. Лена и Вася тоже должны были летом работать в колхозе. Пришлось Катюшу оставлять дома и за няньку, и за хозяйку. Яша, хотя и держался уже на ножках, сам еще не ходил.

Мать, уходя на работу, всегда запирала дверь, чтобы в дом никто не зашел. Но однажды Катя стала упрашивать маму, чтобы она не закрывала дверь на замок.

— Мы выйдем с Яшей на улицу, немного поиграем и снова зайдем в дом,— обещала Катя, глядя на залитый солнцем двор.

Мать согласилась и дверь не закрыла. Она работала сто­рожем на скотном дворе и могла через два-три часа прибе­жать домой посмотреть на детей.

Дом их стоял на отшибе, рядом с колхозным двором, где находились сеялки, плуги, бороны и другой полевой инвен­тарь. Дальше расстилалось поле, а за полем начинался лес.

Мама ушла, разрешив Катюше выйти на улицу, когда пригреет солнце. Девочка терпеливо подождала часа два и вывела Яшу во двор. Было очень тепло. Дети сели возле окна и смотрели, как по веткам старой березы, весело чи­рикая, прыгают воробьи.

— Смотри, Яшенька, во-о-н птичка,— склоняясь к брати­ку, показывала Катюша.

Мальчик широко улыбался беззубым ртом и, протягивая ручонки, издавал радостные звуки.

Вдруг, откуда ни возьмись, прибежала большая серая собака и села недалеко от детей. Катя никогда ни у кого такой не видела.

"А вдруг это волк! " — насторожилась она.

Отец рассказывал, что если собака скалит зубы, а хвост у нее прямой, значит, это волк. Катя взяла камешек и за­махнулась:

— Пошел!

Собака поднялась и оскалила зубы. Катя заметила, что хвост у нее прямой, точно, как рассказывал папа.

"Что же делать?" — испугалась она.

Схватив Яшу, Катя кинулась в дом. Волк сделал не­сколько неуверенных шагов в сторону детей. Катя втолкнула Яшу в сени и дрожащими руками стала закрывать засов. Затем она подхватила мальчика и потащила в комнату.

"А если волк все равно как-нибудь залезет к нам в дом? — испуганно подумала Катя. — Что же будет с Яшей?"

Тут она вспомнила, что говорил папа: если волк укусит какую-нибудь шкуру, он не сможет вытащить оттуда зубы. На стене висел большой овчинный тулуп. Катя быстро сняла его, расстелила на полу, завернула в него братишку и закатила под кровать.

— Спи, Яшенька, спи,— прошептала она.

Оглядевшись, Катя схватила кочергу, что висела у печки, и стала у окна.

"Если волк будет лезть в окно, я стукну его по голове ",— решила девочка, хотя от страха ее всю трясло.

Не успела она успокоиться, как в дверь кто-то постучал. Катя плотнее прижалась к стене. Стук повторился.

— Катя! Катя! — послышался мамин голос. Девочка медленно приходила в себя, но с места не дви­галась.

— Катя! Доченька, это я, мама, открой! Наконец Катя поняла, что ее зовет мама, и с кочергой в руках пошла открывать дверь.

— Что с тобой? — удивилась мать, увидев испуганные глаза и бледное лицо дочери.

— Его нет уже?.. — пересохшими губами спросила девочка.

— Кого? — еще больше удивилась мать.

— Волка...

— Волка?! — переспросила она, перешагивая через порог. Следом за матерью вошел ее отец, Катин дедушка.

— Он был там,— показала Катя за дверь.

— Покажи-ка нам волка,— засмеялся дедушка и потере­бил бронзовую шапку кудрей на голове внучки.

Катя вцепилась в дедушку и потянула его на улицу.

— Смотрите, вот здесь он стоял,— остановилась она. Дедушка нагнулся, чтобы лучше разглядеть следы. Они на самом деле были большие.

— Да, пожалуй, здесь и правда был волк,— серьезно ска­зал он Марии, когда вернулся в дом.

— А где же Яша? — испуганно спросила мать.

Катюша молча подошла к кровати и так же молча нача­ла вытаскивать из-под нее свернутый тулуп. Дедушка стал помогать внучке.

— Катя, где Яша? — настойчиво спрашивала мать, обойдя все комнаты. — Почему ты молчишь?

Тем временем дедушка с Катей вытащили тулуп, развернули, а там Яша спит.

— Зачем ты его сюда положила? — не понял дедушка.

— Папа говорил, что если волк укусит что-нибудь волоса­тое, то он не сможет больше открыть рот.

Дедушку рассмешила находчивость внучки.

— Папа, что ты ее слушаешь, выдумщицу! — поднимая Яшу, сказала Мария. — Вчера Петя читал из Библии про овец и волков, вот она сегодня и перепутала собаку с вол­ком. Бедный мой мальчик, весь вспотел, как будто в воде ле­жал,— приговаривая, мать понесла сына на кровать.

Неожиданно домой пришел Петр. Дедушка рассказал ему Катины переживания и показал следы на песке. Отец согласился, что следы волчьи и тут же загнал овец в загон.

Семья села обедать. Катя глянула в окно и, задрожав от страха, закричала:

— Папа! Смотри, волк!

Петр схватил ружье и выскочил на улицу. Послышалось два коротких выстрела. Отец погнался за зверем, но тот ушел в лес, оставляя на земле капельки крови. Видно, Петр все-таки ранил его в ногу.

За столом дедушка подметил:

— Значит, не придумала Катюша про волка. Нужно ка­раулить, чтобы в загон не забрался и овец не порезал. Что бы это значило? Еще тепло и в лесу много дичи, а волки так близко подходят к жилищу...

— Мы же на окраине живем, рядом с лесом, а тут овцы, телята ходят, есть чем поживиться,— отозвался отец. — Сла­ва Богу, что детей не тронул.

— Да, только Бог сохранил, по-другому не скажешь,— согласился дедушка, вытирая усы.

* * *

Наступил 1938 год. В начале марта, когда еще толстым сло­ем лежал снег, во двор Зигертов въехал "черный ворон". Пять милиционеров и несколько мужчин в штатском вошли в дом.

— Зигерт Петр, вы арестованы! — первое, что сказали незваные.

Отцу тут же надели железные наручники.

— Все ваше хозяйство именем закона изымается в соб­ственность государства! — громко добавил руководитель опе­ративной группы.

Мария кинулась к мужу.

— Стой! Нельзя! — преградил ей путь милиционер.

Петра вывели из дома, не дав даже проститься с семьей. Уже около машины он повернулся, поднял руки в наручни­ках и крикнул:

— Надейтесь на Господа! Молитесь! Встретимся на небе у Господа!

Его тут же втолкнули в машину и увезли.

А милиция и понятые орудовали во дворе, в сарае. За­хлопали двери, калитки, ворота. Корову, овец и коз выгна­ли во двор и уже через несколько минут погнали вдоль улицы на колхозный двор.

В доме сделали обыск. Забрали всю духовную литерату­ру и даже сорвали со стен библейские тексты, написанные на стекле.

Катя плохо понимала происходящее, но со страхом на­блюдала за тяжелым сапогом милиционера, который ярост­но топтал красивый текст, что висел у нее над кроватью. На нем было написано: "Бог есть любовь".

На следующий день во двор въехали колхозные подводы и на них погрузили весь запас пшеницы, муки и сена.

Мария ждала пятого ребенка. С ужасом глядя на бес­человечный грабеж, она умоляла то одного, то другого ми­лиционера:

— Вы же видите, в каком я состоянии, не забирайте последний хлеб! Оставьте хоть что-нибудь детям!

Но ее мольбы остались без внимания. Бессердечные люди молча очистили амбар и погреб.

Когда подводы уехали, поместье Зигертов, казалось, сто­нало и плакало от причиненного ему зла. Открытые ворота, калитки и двери, покачиваясь от ветра, издавали жалобный скрип. Три большие березы тоскливо опустили свои тонкие ветви, как бы ища сострадания.

Мария стояла посреди двора растерянная и отрешенная.

"Что же будет дальше?" — стучало у нее в висках. Она ни­чего не могла сообразить. Холодный мартовский ветер тере­бил ее одежду. То ли от холода, то ли от пережитого она вся дрожала. В сознании все ясней вырисовывалась картина одиночества и нужды. Вконец продрогшая, она вошла в дом и позвала до смерти напуганных детей.

— Дети, вы видели, что происходило вчера и сегодня? — спросила она охрипшим голосом. — Нас ждут большие труд­ности. Давайте молиться Богу.

Все встали на колени и со слезами просили Бога защи­тить их и довести до неба.

В тот день в их небольшой деревне забрали тридцать во­семь мужчин, разрушили тридцать восемь семей.

В пору этих страшных событий Кате исполнилось пять лет. Она часто видела мать плачущей, особенно когда она пряла, слезы одна за одной катились по ее щекам. Катя думала, что маме жалко папу и тоже плакала с ней.

Мария, глядя на происходящие вокруг беззакония, не переставала ужасаться. Чудовищным разорениям, каза­лось, не будет конца. Народ был в панике. Никто никому ничего не объяснял. Правды добиться было невозможно. Несколько раз Мария пыталась узнать хоть что-нибудь о муже, но безрезультатно. Все двери перед ней были за­крыты. Одно лишь узнала она, что Петра объявили врагом народа. Естественно, она тоже ощутила враждебное отно­шение властей и окружающих ее людей.

Единственным утешением Марии оставалась чудом уце­левшая Библия. Во время обыска Мария спрятала книгу под фартуком, а потом зарыла в снег. Теперь она часто читала Писание вместе с детьми и, как могла, объясняла прочитан­ное, стараясь направить детей к Богу.

Однажды, читая книгу Иова, Мария остановилась на словах: "Земля отдана в руки нечестивых".

— Это, наверное, про наше время написано,— задум­чиво сказала она. — Нет мира нечестивым, разрушение и пагуба на путях их. Это точно. Дети, из-за того, что мы верующие, у нас больше будет трудностей. Но Господь обе­щал не оставить нас одних в это страшное время. Помните, папа когда-то читал нам про овец среди волков. Вот и до нас дошли эти трудности. Кажется, живьем поглотить гото­вы нас. Но мы будем молиться и верить Господу, Он никог­да никого не обманывает.

И они молились. Каждый день молились друг за друга и за отца, чтобы он вернулся домой.

В середине лета у Марии родился сын, а когда малышу исполнилось восемь месяцев, он умер. После смерти грудно­го ребенка Марию сразу потребовали на работу в колхоз, но из-за малого Яши устроили недалеко от дома, и она могла хоть изредка прибежать домой и посмотреть на детей.

* * *

Прошло три года, как забрали отца.

Мария изо всех сил старалась прокормить семью, и хоть скудно жили, но не голодали. Лена и Вася оставили школу и тоже работали в колхозе. Мария следила за чистотой жи­лища и одежды, и у нее в доме не было вшей, в то время как многих односельчан они буквально заедали. Но уследить за духовной чистотой своих детей Мария не смогла. Она не пе­реставала молиться с ними и читать Библию, но с болью в сердце замечала, что Васю влечет мир и он отбился от рук.

В их селе была небольшая дружная община, но после того как забрали проповедников и руководящих братьев, остались женщины с детьми да старушки. Они оказались неподготовленными к лютым испытаниям и вместо страха Божьего дали в своем сердце место страху человеческому.

Мало-помалу христиане перестали собираться на молит­ву, начали слабеть и остывать в вере. На слабые женские плечи легло воспитание детей и ежедневные изнуритель­ные работы в колхозе.

Мария с невыразимой тревогой замечала, что дети пере­стают бояться греха. Если неправда всегда считалась в их семье самым большим грехом, то теперь Вася совсем не бо­ялся обманывать. Мать много плакала из-за него, просила не забывать Бога и стремиться к Нему, но сын не прислу­шивался к ее просьбам.

Однажды Вася подозвал Катю и сказал:

— Пойдем к соседям в огород, поедим паслен! У них его так много, что мешает картошке расти.

— Разве это можно делать? Это же воровство! — удивлен­но посмотрела на брата Катя.

— Если не пойдешь со мной, я тебя побью! — пригрозил Вася.

Катя испугалась угрозы и пошла. Среди картофеля дети нашли паслен и стали есть. Его оказалось не так уж и много, как говорил Вася, и Катя, не соблюдая никаких мер предосто­рожности, вставала во весь рост и искала новые кусты. Ее зо­лотоволосая голова хорошо виднелась среди зеленой ботвы.

— Катя, не вставай, присядь! — сердито приказывал ей Вася.

— Зачем? Мы что, воруем? — наивно спрашивала она, переходя к другому кусту.

Вскоре их увидели соседи и прогнали с огорода, да еще и матери пожаловались.

После строгого разговора с мамой прошло совсем немного времени, и Вася опять позвал с собой сестренку:

— Пойдем со мной! На крыше колхозного склада висит табак, возьмем немного. Я тебя подсажу, и ты скинешь отту­да несколько связок табачных листьев.

— А это не будет воровством?

— Нет, не будет,— уверенно ответил Вася.

— Зачем тебе табак? — не унималась девочка.

— Мы положим его дома, чтобы моль не завелась.

Никем незамеченные, они добрались до склада. Вася подсадил Катю на крышу, и она сбросила несколько связок сухих табачных листьев.

— Хватит? — крикнула Катя сверху.

— Тише! — шикнул на нее Вася.

— Зачем тише? — так же громко спросила Катя. — Ты, наверное, снова воруешь?

— Я тебе сказал: потише! Замолчи!

— Ты точно воруешь, поэтому боишься, чтобы нас никто не услышал! — забеспокоилась девочка. — Нет, воровать я не хочу! Я слезаю!

Рассерженный Вася поддержал Катю и, когда она уже спрыгнула на землю, стукнул ее по спине.

— За что ты меня бьешь? — возмутилась Катя. — Я все маме расскажу!

— Если расскажешь, я тебя отлуплю! Эти слова еще больше утвердили Катю в подозрении, и как только мама пришла с работы, она тут же доложила:

— Мы с Васей сегодня брали на складе табак. Он сказал, что табак нужен от моли и это не воровство...

Не успела она договорить, как Вася толкнул ее так, что она упала. Он кинулся бежать, но мать поймала его за руку и долго разговаривала с ним, умоляя его оставить грех. Нагнув голову, Вася молча выслушивал увещания, но сердце его оставалось черствым и холодным. Для матери же это было большим горем.

Немного успокоившись после беседы с сыном, Мария ска­зала Кате:

— Вы действительно воровали табак. Это грех. Ты за­помни, что брать чужое без разрешения — это воровство. Вася начал курить, вот ему и понадобились эти листья. А моли у нас нет, ей здесь нечего есть.

* * *

Шел 1942 год. Новая волна опустошения захлестнула и без того убогое село. Всех хоть немного трудоспособных отправляли в трудармию. Никто не объяснял куда и на какой срок. Людей увозили за сотни километров от дома и они работали на заводах и в шахтах под строгим надзо­ром, точно заключенные.

Из семьи Зигерт забрали в трудармию семнадцатилет­нюю Лену и пятнадцатилетнего Васю. Мария сильно пере­живала и много плакала о детях, но уберечь от этого несчас­тья не смогла. Провожая их, она просила:

— Дети, бойтесь Бога, не делайте греха. Не забывайте молиться. Он не оставит вас, если вы не оставите Его.

Теперь их семья стала еще меньше. Прошло пять лет, как из дома увезли мужа, а теперь безжалостная рука выхватила и детей. Кто мог понять глубочайшие страда­ния матери?

Дом заметно обветшал, из каждого угла выглядывала бедность, но Мария на это не обращала внимания. Для нее было важно хоть как-то прокормить семью.

Особенную милость Бог оказал Марии в том, что уже без мужа она приобрела корову, которая стала их основной кормилицей. Они с большим трудом заготавливали корм на зиму. Но теперь старших детей не стало, а младшим та­кой труд был просто не под силу. И хотя Катя с Яшей все лето бегали по полю, ловили круглые легкие шары перека­ти-поля и заполняли ими свой длинный сарай, этого было далеко недостаточно.

Пришел день, когда Мария печально сказала:

— Сегодня отдадим корове последнюю солому, завтра нечего давать.

Катя озабоченно посмотрела на маму и подумала: "Чем же завтра будем кормить корову? "

Недалеко от них была колхозная ферма. Глядя на ее длинную черепичную крышу, Катя спрашивала себя: "Если я возьму на ферме один мешок соломы, неужели это будет грехом?"

На землю мягко опускались сумерки. Мама была на работе.

— Яша, ложись спать,— надевая старенькое пальтишко, сказала Катя.

— А ты куда? — удивился он.

Катя не хотела говорить о своем намерении, но скрыть было просто невозможно. Яша не отстал от нее, пока она не открыла свою тайну.

— Я пойду на ферму и принесу для коровы мешок соло­мы или сена. Не знаю, что удастся взять.

— Это сено не будет ворованное? — встревожился Яша.

— Не знаю,— хмуро ответила Катя.

— Я тоже пойду с тобой.

Катя дала брату корзину, а сама взяла мешок. На фермерском дворе никого не было. Дети наполнили корзину и мешок соломой и принесли домой. На душе у Кати было неспокойно.

Густые сумерки заползали через окно в дом. Катя уложи­ла Яшу спать и села у окна, наблюдая, как на небе одна за другой загораются звезды. В доме было прохладно. Можно было бы залезть к Яше под одеяло и согреться, но Катя хоте­ла дождаться маму и рассказать про солому.

Ей вспомнились Лена, Вася, потом отец... Как давно она его не видела! Вернется ли он когда-нибудь домой?

"А что, если маму тоже заберут? Что мы будем делать?" — вдруг пришла Кате страшная мысль, и она испуганно съежилась. Но тут послышались шаги, и Катины мрачные мысли в один момент рассеялись. Пришла мама!

Она вошла как будто окутанная белым холодным обла­ком и удивленно спросила:

— Доченька, ты еще не спишь?

— Мама, мы с Яшей взяли на ферме солому — мешок и корзину, чтобы покормить корову, это же не воровство?

Мария поняла, почему Катя не спала. С большой любо­вью глядя на свое наивное дитя, мать хотела успокоить ее, но путем неправды не могла. И хотя ей до боли было жаль простодушную девочку, она сказала:

— Доченька, конечно, это воровство. Солома же не наша, а колхозная. Никогда больше так не делайте. Мы лучше на­режем веток, запарим их кипятком и будем кормить корову.

Больше дети не ходили на ферму за соломой.

Однажды к вечеру, когда Мария ушла на работу, Катя с Яшей смотрели из окна на улицу. Им очень хотелось побегать по нетронутому снегу, но мама запрещала выхо­дить из дома, потому что у них не было теплой одежды и обуви и они могли простудиться. И все же искушение было так велико, что дети, будто забыв мамино приказа­ние, оделись, как могли, и вышли на улицу.

В этот раз нетронутый снег был только на колхозном дворе, и они пошли играть туда. Дети бегали от одной сеял­ки до другой. Вдруг они обнаружили в одной сеялке полный бункер ржи.

— Давай перенесем это домой,— быстро сообразила Ка­тя. — У нас будет много хлеба!

— А что мама скажет? — насторожился Яша.

— Эту рожь забыли, наверно! Она же ничья! — сказала Катя, и они побежали домой.

Катя постелила на пол тряпку, дала Яше маленькое ведерко, сама взяла побольше, и всю рожь из сеялки они перенесли в дом.

Мария пришла с работы и ахнула:

— Дети, неужели вы воровали?

— Нет, мы не воровали,— ответила Катя.

— А где вы взяли зерно?

— Яша в сеялке нашел, там был полный бункер. Мы все вытащили. Яша даже подмел бункер.

— Если кто-нибудь узнает, что вы сделали, беды не ми­новать.

Марии было не по себе. Хотя она понимала, что зерно могли забыть с самой посевной, а может, кто-то припрятал для себя и хозяин вряд ли найдется, но иметь в голодное время в доме зерно — опасно.

— Почему вы не спрятали его в ящик? — наконец спро­сила мать.

— Я не догадалась,— подняла брови Катя и кинулась со­бирать зерно.

Этой ржи им хватило надолго. Всю зиму Мария добав­ляла в муку вареную картошку или фасоль и пекла хоро­ший и сытный хлеб.

Пришла весна. Мария сажала огород возле дома и с тре­вогой думала о том, не заберут ли и ее в трудармию. Серд­це замирало от одной мысли: что будет с детьми? В селе не осталось никого из родственников, кто бы мог их приютить.

Предчувствие сбылось. В начале июня мать с глубокой скорбью сказала детям, что завтра ее увезут в трудармию, в Петровский район, на завод, где делают соду.

Работающих людей в селе остались единицы — кого за­брали на фронт, кого угнали в трудармию. Из верующих ос­талось несколько старушек, которые давно перестали посещать друг друга.

Катя больше всего боялась остаться без мамы, она зна­ла — если маму заберут, их отвезут в какой-нибудь детдом или же им придется скитаться из дома в дом.

И вот это страшное время настало. Мария побежала к старичкам Сверчковым. Бабушка Марфа когда-то ходила на собрание, а дедушка был неверующим. Вместе с ними жил дядя Кондрат, неверующий бабушкин брат. Мария упросила старичков приютить у себя детей и в придачу отдала корову и огород. Дети в тот же вечер перешли к Сверчковым.

Тихая летняя ночь окутала все бархатным нарядом. Ма­рия присела у кровати детей, пристально вглядываясь в их милые, родные лица. На ее лице — тень страданий. Родное ее гнездо окончательно разорено. Ей приходится оставлять у чужих людей десятилетнюю Катюшу и семилетнего Яшу.

Разрываясь от горя, сердце Марии взывало к Богу:

"Господи, они еще так малы, как они будут жить одни? Прошу Твоей милости для них, сбереги их в этом жестоком и холодном мире. Боже, сохрани в их сердцах веру в Тебя. Дай им одежду и хлеб насущный..."

Бабушка Марфа, не в силах смотреть на страдания мате­ри, обняла ее за плечи:

— Доченька, вздремни хоть чуток, завтра ведь у тебя дальняя дорога.

— Не спится, бабуль.

— Верю, голубушка...

— Спасибо вам, что согласились взять детей. Ради Госпо­да, потерпите! Легко не будет, голодно везде; можете Катю заставлять по дому работать, она шустрая, что-нибудь по­может.

— Я-то ничего, вот дед у меня, сама знаешь, безбожник, да и Кондрат тоже. Может, детям не совсем будет удобно у нас, но все же не под открытым небом. Будем надеяться на Господа.

Мария так и не сомкнула глаз до утра. Забрезжил рас­свет, и настал час разлуки. Невозможно передать те глу­бочайшие страдания, какие переживали дети и мать расставаясь.

Катя запомнила последнее наставление матери:

— Молитесь всегда. Бог слышит молитвы сирот и отвеча­ет на них. Он вас не оставит.

Среди скромных пожитков у Кати была отцова Библия. Катя не умела читать, но решила хранить книгу как доб­рую память об отце и матери. Книга была очень старая, потрепанная, с пожелтевшими листочками, но Катя доро­жила ею, потому что там было написано об Иисусе Христе и о всемогущем Боге, Который слышит молитвы сирот.

Однажды бабушка Марфа спросила:

— Катя, где твоя Библия?

— Лежит на окне.

— Пойди посмотри на нее.

Девочка отодвинула занавеску и увидела, что на подо­коннике, в старой обложке, лежит всего несколько листоч­ков от Библии.

— Бабушка, а куда она делась? — испуганно спросила Катя.

— Дядя Кондрат скурил,— грустно ответила бабушка.

Кате стало страшно, а потом так горько, что она не вы­держала и громко зарыдала. Для нее это было большое горе. Бабушка понимала ее печаль и не останавливала, дала выплакаться. А когда рыдания стихли, она утешала девочку, как могла. Потом, чтобы как-то смягчить Катино горе, бабушка предложила ей выучить наизусть коротень­кое рождественское стихотворение.

— Этот стишок никто у тебя не отнимет, он всегда будет с тобою, где бы ты ни была...

К сентябрю дедушка Сверчков написал Марии Зигерт письмо, в котором сообщил, что их дочь взяли в трудармию и она привезла им троих внуков, и теперь Катю и Яшу они не могут держать у себя.

Мария забеспокоилась и решила бежать с трудармии, чтобы найти детям пристанище.

Как-то ночью Катя проснулась от того, что кто-то крепко обнимал ее и ласково звал:

— Катя! Катюша! Катя открыла глаза.

— Мама! — обрадовалась она и, выскочив из постели, с необъяснимой радостью повисла у мамы на шее.

Но вдруг Катя вспомнила, что дедушка днем говорил: "Милиция уже пять дней ожидает двух женщин из нашего села, сбежавших из трудармии. Одна из них — ваша мать".

Радость тут же сменилась печалью.

— Мама, тебя снова милиция заберет! — сказала Катя и горько заплакала.

— Я знаю, доченька,— ответила мама, приглаживая Ка­тины растрепанные волосы,— но дедушка написал мне, что не может вас больше держать у себя. Я должна найти вам квартиру.

Этой же ночью Мария пошла по знакомым просить при­нять детей, но никто не соглашался. Мария обещала отдать корову и огород, но и это не помогало.

Наконец Аня Шефер, у которой тоже было двое детей и старенькая больная мать, согласилась взять к себе детей Зигертов. Мария собрала Катю с Яшей и глубокой ночью повела к Шеферам. По дороге она расспрашивала, как жи­ли дети без нее, и тут же наставляла:

— Катя, ты — старшая, смотри за Яшей. Яша, слушай Катю, слушайтесь тетю Аню. Сиротам трудно жить, их час­то обижают, но вы терпите, не капризничайте. Дети, всегда молитесь, все рассказывайте Господу, Он обещал слышать наши молитвы.

— Мама, не оставляй нас здесь, возьми с собой,— прижи­маясь к матери, жалобно просил Яша.

— Со мной нельзя, сынок, милиционер не пустит. Там одни взрослые работают, там тоже трудно жить. У нас с вами, дети, одно избавление — уйти к Иисусу на небо, но для этого нужно Господа любить и свято жить, чтобы Он признал нас Своими. Дети, я буду молиться за вас и вы ни­когда не забывайте молиться, чтобы нам всем быть на небе!

Утром старик Сверчков пошел в правление колхоза и до­ложил, что Мария Зигерт вернулась из трудармии. Ее сразу же арестовали. За побег Марию гнали пешком более ста ки­лометров, до первой узловой станции. Никакие мольбы и просьбы о прощении не помогли, бедная женщина с трудом преодолела этот путь.

* * *

Год выдался неурожайным. У Шеферов, кроме шести ведер картошки, ничего не уродило. У Зигертов урожай тоже был скудным, но все же накопали немного картошки, собрали фасоль, капусту. Конечно, собранного урожая было далеко недостаточно, чтобы шестерым прожить до весны. Уже в начале зимы все запасы кончились, а помощи ни от односельчан, ни от колхоза не было никакой. И только после нового года неожиданно детям-сиротам колхоз выде­лил помощь — по 50 грамм муки в день на каждого.

Пшеница росла вместе с полынью, отделять семена сорняков от зерна в колхозе не могли и мололи вместе с по­лынью, поэтому мука была очень горькая. Сваренную из нее похлебку при самом жутком голоде невозможно было есть. Аня Шефер приспособилась лепить из этой муки маленькие пресные лепешечки и запекала их на плите — получались тоненькие хрустящие пластиночки, какая-никакая, а все же еда.

В доме часто не было ни крошки, и Катя, глядя на свои опухшие ноги, не могла понять, почему у нее такие толстые ноги, а силы нет и она едва может ходить. Однако девочка терпеливо все переносила.

Труднее всего было Кате смотреть на Яшу, который час­то жалобно плакал от голода. Нередко она отдавала ему свою порцию утренней еды, но это не помогало мальчику. Не зная, чем еще ему помочь, Катя надевала большие материны шлепанцы на деревянной подошве и шла на улицу. Мороз тут же хватал Катю своими клещами и, кажется, готов был задушить. Одетая в одно единственное латаное-перелатаное платье из редкой мешковины, заку­танная в старый материн платок и подвязанная черным фартуком, Катя с трудом добиралась до колхозных амбаров. Обессиленными руками она трясла двери, стучала по ним кулаками в надежде, что через щели что-то высыплется. И действительно, бывало, высыпалось.

Сегодня через щель посыпалась фасоль. Девочка стала собирать ее в дырявый фартук.

Вдруг около нее появился председатель колхоза.

— Ты что тут делаешь? — грозно спросил он.

— Кушать хочу,— умоляюще посмотрела на него девочка.

Хотя председатель слыл суровым человеком, но в этот раз он ничего не сказал девочке.

Подобрав все до зернышка, Катя пошла домой. Варить фасоль не стали — показалось, что это очень долго ждать, поджарили зерна на печке и съели.

Жизнь была трудной, а порой невыносимой. В деревне многие умирали с голоду. Катя все чаще вспоминала мами­ны слова: "Вы молитесь, Бог сирот слышит..." И она моли­лась. Выходила в сарай, становилась на колени и говорила Богу о своем желании, которое никому больше не рассказы­вала. Катя молилась о том, чтобы умереть... Она даже под­сказывала Богу, как это сделать: "Господи, сделай так, чтобы первый Яша умер, а потом и я..." В этом она видела единственный выход и поэтому по несколько раз в день выходила в сарай и со слезами умоляла Господа: "Возьми, пожалуйста, Яшу к Себе на небо, а потом и меня!"

Вот уже несколько дней у детей не было во рту ни крош­ки. Яша сквозь слезы говорил:

— Я сейчас, наверное, умру... так кушать хочу... "О, как хорошо! Потом и я умру",— радостно подумала Катя, а вслух сказала:

— Знаешь, Яша, я молюсь, чтобы Бог тебя забрал, а по­том и меня. Наверное, мы вдвоем скоро умрем. На следующее утро Яша проснулся рано.

— Катя, слышишь,— разбудил он сестренку,— ты не мо­лись больше о смерти, мы все равно не умрем. Помнишь, мама сказала, что Бог слышит сирот и что мы не умрем.

"Неужели мы правда не умрем?" — грустно подумала Катя. — Что же тогда делать дальше? Жалко Яшу, он так страдает..."

Мамин наказ "смотри за Яшей" Катя восприняла так серьезно, что не заботилась о себе, думая только о нем. Страдания брата она переносила гораздо тяжелее, хотя и сама терпела сильный голод.

Накануне Рождества Катя решила собрать для Яши какой-то подарок. Она надела на себя все, что только нашла из одежды, взяла сумку и пошла по деревне в те дома, где люди еще что-то ели. Зашла в первый дом и роб­ко спросила:

— Можно рассказать вам стих?

— Расскажи,— разрешили хозяева.

Катя рассказала тот стишок, что научила ее бабушка Марфа Сверчкова. В награду ей дали два маленьких све­кольных пряничка. Девочка быстро сунула их в сумку. Ей очень хотелось съесть эти прянички, но она говорила себе: "Нельзя их есть, нужно Яше отнести". И все же рука сама тянулась в сумку.

"Я чуть-чуть... только попробую,— решила Катя. — О! Как вкусно! Но больше нельзя... это для Яши ".

В другом доме Кате дали маленькую лепешечку. Она уже хотела идти домой, но вспомнила про учительницу и решила зайти к ней.

"Что она скажет, если я расскажу свое стихотворение? — подумала Катя. — Она же неверующая... Ну и что! Все рав­но расскажу".

Постучав в дом учительницы, Катя едва смогла выгово­рить посиневшими от холода губами:

— Можно, я вам стих расскажу?

Ирина Генриховна с интересом рассматривала гостью.

В деревне все знают друг друга, и она знала, что перед ней — дочь верующих родителей. Девочка дрожала от холо­да. Жалкая одежда лишь скрывала ее наготу и никак не могла согреть.

— Сначала погрейся, а потом расскажешь,— ответила учительница. — Подойди сюда поближе, здесь теплее,— открыла она дверцу печки.

В топке горели дрова, и горячий воздух охватил замерз­шую девочку. Учительница молча рассматривала ее, а когда она нагрелась и перестала дрожать, сказала:

— Теперь расскажи свое стихотворение.

Катя бодро рассказала рождественский стих. Учительни­ца украдкой смахнула набежавшую слезу. В детстве она то­же знала это стихотворение, но веру в Бога не сохранила.

"Сейчас легче жить без веры,— думала учительница. — Вот наглядный пример: у этой девочки нет родителей, она голодает, и Бог ничего не делает для нее, хотя она и верит Ему".

И тут Ирина Генриховна вспомнила библейскую исто­рию о пророке, который умер, оставив жену в долгах. Детей должны были продать за долги отца, но этого не произош­ло. Богобоязненный человек оставил семье духовное богатство — дети и жена умели слушать Бога и доверять Ему. И это доверие решило долговую проблему.

"Возможно, и здесь так,— подумала учительница. — Песня еще не спета, как говорится. Девочка только начи­нает жить. Кто будет в выигрыше — те, кто искореняют веру, или те, кто ее сохраняют,— жизнь покажет. Слово Божье однако говорит, что надеющиеся на Господа обновят­ся в силе..."

— Бедная девочка! — сказала она и, как бы спохва­тившись, добавила: — Послушай, Катюша, ты хочешь быть моей дочерью?

Катя внимательно посмотрела на учительницу своими живыми глазами, подумала немного и ответила:

— Если вместе с Яшей, то да!

— Ну нет! Яша мне не нужен. Тебя я могу удочерить...

— Тогда я не хочу. Нет, одна я к вам не пойду,— реши­тельно отказалась Катя.

— Почему же? Я тебе сразу новое платье дам и валенки. У тебя будет все, и голодать не будешь. Ты сможешь в шко­лу ходить. Ты же не училась?

— Нет, не училась. Меня Лиза Шефер немного учила читать...

— Во-от! Оставайся у меня! Научишься хорошо читать и писать.

Кате понравилась Ирина Генриховна — такой у нее добрый и приятный голос и сама она, видно, добрая очень, но почему она не хочет взять к себе и Яшу? Разве их можно разделять, ведь они же родные! Но если она Яшу брать не хочет, тогда и Кате у нее нет места...

— Нет! — решительно и грустно сказала Катя. — Мне мама сказала, чтобы я смотрела за братиком и молилась за него, как же я брошу его одного? Нет, я не хочу. Лучше я буду жить так.

Сердце учительницы было тронуто этим ответом. Она удивилась послушанию девочки и ее большой любви к бра­ту. В то время, когда люди воюют между собой, эта голо­дающая девочка отказывается от своего благополучия ради брата!

"Такое сейчас встретишь редко, разве только в хри­стианских кругах,— подумала Ирина Генриховна." — Вот оно, прекрасное духовное наследство, что оставили ей родители ".

Она поставила на стол полную тарелку густого супа и пригласила Катю:

— Иди покушай!

Съев суп, Катя даже не почувствовала, что у нее в желуд­ке что-то есть. Учительница положила в ее сумку пряников и проводила до калитки.

О, как рада была Катя! Ей хотелось поскорее отдать Яше гостинцы, но большие деревянные шлепанцы сильно сколь­зили и, разъезжаясь, замедляли бег. Тогда Катя сняла их, взяла в руки и поспешила домой.

— Яша! Яша! Я принесла тебе что-то!

— Что? — с трудом веря, радостно отозвался он. Катя вытряхнула содержимое сумки. У мальчика загоре­лись глаза. Как давно он не ел ничего подобного!

— Иисус нам тоже послал подарок на Рождество! Яша с наслаждением откусил пряничек. "Нет, не хорошо одного Яшу угощать",— подумала Катя и принялась делить все на пять частей.

—Ты не должен съесть все один, это не хорошо, надо уго­стить всех... — приговаривала она.

Все были безмерно рады гостинцам — сегодня еще никто ничего не ел.

На следующее утро Катя спустилась в погреб и прощу­пала весь пол, надеясь найти хоть несколько маленьких картошечек, но напрасно. Ей снова пришлось ходить по деревне и просить милостыню...

* * *

Неожиданно из трудармии вернулась отцова сестра — тетя Соня. Ее муж — дядя Роман — тоже был в трудармии. Четверо их детей жили у чужих людей, и теперь она собра­ла их, чтобы жить вместе.

Вначале Катя с Яшей ходили к ней каждое воскресенье. Тетя радушно встречала их и кормила, чем могла. Катя видела, что у них на столе было очень мало еды, и ей стало неудобно ходить к ним каждую неделю, они с Яшей реши­ли бывать у них реже.

Как-то в воскресенье после завтрака, заметив, что дети никуда не собираются, тетя Аня недовольно спросила:

— Дети, почему вы сегодня не идете к своей тете?

— Нам неудобно каждое воскресенье ходить к ним...

— Одевайтесь сейчас же и идите! — строго приказала тетя Аня.

Катя покорно собрала Яшу, и они вышли на улицу. У са­рая остановились. Дул холодный пронизывающий ветер. Идти не хотелось. На душе было очень тяжело.

— Господи, возьми нас к Себе, Ты видишь, что мы здесь лишние,— сквозь слезы молилась Катя.

Яша прижался к ней, не зная, что ему делать. Долго они стояли под открытым небом, а потом все же вернулись в дом. Вся семья еще сидела за столом и продолжала завтракать. Напротив каждого стояла тарелка с густым фасолевым супом.

От неожиданности Катя остолбенела и в одно мгновение поняла, что их отправили из дома, чтобы скрыть пишу!

— Ого! У нас был жидкий суп, одна вода, а у вас столько фасоли! — вырвалось у Кати, и она горько заплакала.

— Почему вы не пошли к тете Соне? — ничуть не сму­тившись, напустилась на них тетя Аня.

— Нам стыдно,— сквозь слезы ответила Катя,— у них так мало еды, и они нам еще отделяют...

Катя вспомнила, что мама говорила ей: "Будешь расти сиротой, не раз заметишь, как тебя обижают и в одежде, и в еде, но ты не обижайся, а все Господу рассказывай. Он никого не обижает".

И Катя старалась так поступать.

В феврале отелилась их корова. Тетя сварила в чугунке молозиво. Получился плотный сгусток. Утром дети получили по небольшому кусочку вкуснейшего кушанья и были без­мерно рады. После завтрака Катя помыла посуду, подмела пол. Ничего не подозревая, она собрала мусор и вышла в сени. И вдруг она увидела, что Лена и Берта стоят возле чу­гунка и едят молозиво. Оказывается, его еще там так много!

— Разве так можно? — снова вырвалось у Кати недо­умение и слезы потекли по щекам. — Мы ведь тоже хотим кушать!

Тут появилась тетя Аня и, как ни в чем не бывало, вер­нула Катю в дом:

— Мусор не выноси в сени, оставляй его возле двери, мы сами будем выносить, ты простудишься.

Катя поняла, почему ей запретили выходить в сени.

"Почему они не делят все поровну? — возмущалась она. — Это же наша корова! Мы получаем корм для коровы, потому что сироты..." Горькая обида разрывала ее детское сердечко.

Катя ничего не рассказала Яше. Она плакала и продолжа­ла молиться и надеяться, что Господь заберет их. "Бог все рав­но услышит мои молитвы, и сначала Яша умрет, а потом я..."

И Бог на самом деле услышал ее молитвы, но распорядил­ся не так, как хотела Катя. Нечестное отношение к сиротам не осталось у Бога без внимания.

Как-то раз Катя взяла свою дневную норму муки, вскипя­тила воду в кружке, без соли (ее не было), заварила муку и со­бралась с Яшей завтракать. В это время хозяйка позвала Катю в другую комнату.

— На, съешь сегодня мою пайку хлеба,— сказала она, протягивая что-то наподобие хлеба.

— Нет, я не возьму,— испуганно отстранилась Катя.

— Возьми,— грустно сказала тетя Аня,— мне сегодня приснился сон, что у тебя будет большая семья, а я уже не долго буду жить, мне не нужно себя беречь. Я думаю, что этот сон от Бога. Возьми этот хлеб и съешь сама. Я вижу, что ты часто отдаешь свое Яше, и если дальше будешь так делать, то умрешь.

Катя с удивлением выслушала тетю и сказала:

— Я не возьму, ешьте сами. Тетя Аня заплакала:

— Не обижай меня, возьми хлеб.

Катя так и не узнала содержание тетиного сна, но, вид­но, Бог под страхом смерти запретил этой нечестной женщи­не обижать сирот.

Ради послушания Катя взяла кусочек хлеба и тут же съела.

* * *

Был конец марта. Днем солнышко уже хорошо пригрева­ло, в воздухе пахло весной. Катя с трудом вышла на улицу. За огородом сразу же начиналось поле. Глядя на него, Катя вспомнила, как осенью их заставляли собирать на этом поле колосья, а потом там пасли скот. И вдруг ей вспомнился рас­сказ отца об израильском народе, который сорок лет получал от Бога хлеб в пустыне. "Богу ничего не стоит положить на поле колосья для нас",— подумала Катя. Эта мысль ей так понравилась, что она сразу же представила себе рассыпан­ные по земле колосья.

— Берта! — позвала она младшую дочь хозяйки, свою ро­весницу. — Посмотри на поле, как много снега стаяло! Давай наденем большие шлепанцы, чтобы не проваливаться в грязь, и пойдем поищем колосья!

— Ты что?! — удивилась Берта.

— Пойдем! Мне одной трудно идти, ты меня будешь под­держивать...

Катя так жалобно просила, что Берта согласилась.

— Ну что ж, пойдем...

Девочки никому ничего не сказали, взяли два старых мешка и пошли. Шли они очень медленно. Хотя проталины были недалеко, Кате этот путь показался очень длинным.

По дороге Берта вспомнила:

— Ты разве забыла, что осенью мы собрали там все колос­ки, а потом там паслись коровы и овцы. Зачем мы туда идем?

— Думаешь, Богу трудно положить там для нас немного зерна? — добродушно сказала Катя. — Он же давал израиль­тянам каждый день хлеб! Он может сделать такое и сейчас... Добравшись до первой проталины (она была намного больше, чем казалась издалека), девочки обомлели — на земле лежали жирные колосья по два, а то и по три вместе, будто их специально кто-то разложил.

— Видишь, Берта! — пришла в себя Катя. — Это Отец Небесный нам бросил, больше никто!

Берта ничего не ответила. Она нагнулась и стала быстро собирать колосья. Обессиленная Катя опустилась на колени и собирала колосья, ползая по мерзлой земле. Девочки на­брали два полных мешка.

"Как же мы донесем их домой?" — озадачилась Катя. Она так и не могла понять, почему у нее нет сил и опухают ноги, а Берта — не опухает и может быстро ходить.

— Берта, сходи домой за тележкой,— попросила Катя, завязывая мешок.

Берта послушно поспешила домой.

Весеннее бледно-голубое небо ласково смотрело на девоч­ку, сидящую на мешке посреди огромной проталины. А она, вытирая крупные слезы, от всего сердца благодарила Бога за рассыпанные по полю колоски.

"Добрый, любящий Бог приготовил нам большой пода­рок,— думала Катя, и сердце ее трепетало. — Правду го­ворила мама, что Бог слышит сирот и не даст нам умереть с голоду".

Вокруг толстым пластом еще лежал снег, а здесь, на об­наженной солнцем земле, лежал для сирот хлеб, приготов­ленный Богом.

Пока Берта с Лизой привезли тележку, Катя изрядно про­дрогла. Девочки погрузили мешки, посадили на них Катю и повезли домой. На ручной мельнице они смололи немного зерна и сварили настоящую кашу. Какой же у нее чудесный запах! Какая она вкусная! В семье был настоящий праздник.

К вечеру у Кати поднялась температура, ее знобило, но радость от случившегося днем была так велика, что она, казалось, не замечала болезни.

На следующий день Лиза с Бертой снова пошли на ту проталину. Катя тоже хотела пойти с девочками, но не смогла встать с постели. Девочки набрали еще два мешка. Председатель колхоза, услышав, что в поле есть пшени­ца, послал туда людей, но они не нашли ни одного колоска.

* * *

В день рождения Кати, когда ей исполнилось двенадцать лет, к Шеферам пришла тетя Соня.

— Я забираю детей к себе,— сказала она,— это все-таки мои племянники...

Никто не возражал, и дети быстро собрали свои пожитки и перешли к тете. О, какая это была радость!

В этот же день пришло письмо с самой печальной вестью: Зигерт Мария умерла... Катина радость тут же исчезла. Она безутешно рыдала, желая лишь одного — умереть и быть вместе с мамой.

Она плакала навзрыд, и тетя Соня не утешала ее, пони­мая, что в этом большом горе слезы хоть как-то облегчат сер­дечную боль.

С этого момента Катя остро почувствовала свое сиротство. На всей земле не было никого, кто бы переживал, думал или молился за них. От отца уже семь лет не было никаких известий. Старшая сестра и брат все еще были в трудармии.

К вечеру Катя немного утешилась. В этом помогла ей тетя Соня. Пригласив всех детей к столу, она горячо моли­лась Господу, вспоминая страдальцев и сирот. Катя ожила: "Нет, мы все-таки не одни, у нас есть тетя Соня и Гос­подь, Который любит нас".

Как ни было Кате горько, но с этого дня она перестала молиться о смерти.

Недолго прожили дети с тетей Соней в селе. Приехал из трудармии ее муж, дядя Роман, и сказал, что ему разреши­ли перевезти к себе семью. Так Катя и Яша попали в Петровский район на содовый завод, где работала и умерла их мама. Раньше здесь работали заключенные, а теперь толь­ко трудармейцы.

В шести километрах от завода, среди холмов, поросших лесом, стояло шесть двадцатиметровых бараков. В одном из таких бараков поселился дядя Роман с семьей.

Здесь тоже было голодно, и люди вынуждены были при­спосабливаться к условиям, чтобы выжить. Яша и младший сын тети Сони (они были ровесники) ходили в поле ловить степных сусликов. Каждый день семья съедала по одному сус­лику, и Кате казалось, что это самое лучшее мясо на свете.

Здесь тетя Соня научилась готовить новое блюдо из семян березки — всюду растущей травы. Эти семена мо­лоли, получалась черная мука. Из этой муки лепили шарики, варили и поливали их сусликовым жиром. Много есть этого кушанья нельзя было — сильно пучило живот. И все же эта еда поддерживала жизнь, а полезный суслико­вый жир укреплял организм, так что дети даже начали поправляться.

Дядя Роман работал на заводе с двумя старшими сыно­вьями и дочерью. Каждое утро Катя должна была вставать очень рано и нести им завтрак. Тетя Соня сшила ей ранец, куда складывала сухой завтрак, а бидон с супом Катя носи­ла в руках. С детства она привыкла много ходить, и шести­километровый путь через лес не утомлял ее. Были трудно­сти другие.

Однажды дядя Роман вместе с детьми получил зарплату и премию: плиточный фруктовый чай (очень большое лаком­ство) и четыре маленьких бутылочки спирта. Дядя Роман упаковал все в ранец и отправил Катю домой, приказав ей сходить в соседнюю деревню и поменять на продукты.

Была зима. В лесу можно пройти только по одной тро­пинке, потому что кругом глубокий рыхлый снег.

Издали увидев впереди трех мужчин, Катя встревожи­лась: "Если они узнают, что у меня в сумке, все заберут. Как же их обойти?"

"Боже, если это злые люди, сохрани меня! Защити, чтобы они меня не ограбили!" — взмолилась девочка.

Мужчины замедлили шаг.

"Что же делать? — словно молнии, метались мысли в Ка­тиной голове. — Повернуть назад — не успею убежать, да и к дому ближе, чем к заводу".

Подойдя ближе, Катя поняла, что мужчины хотят уступить ей дорогу. Двое стали по одну сторону тропинки, а один — по другую. Постукивая нога об ногу, они, улыба­ясь, ждали девочку.

"Как страшно! Господи, помоги мне, защити меня! " — трепетала Катя. Она шла совсем медленно. Вот осталось до мужчин всего несколько шагов.

"О Иисус! Помоги!" — взмолилась Катя и рванула с места.

Мужчины от неожиданности опешили. Потом что-то крикнув, они кинулись за ней, но гнались, наверное, не дол­го. Катя что есть силы бежала вперед, а когда была далеко от страшного места, оглянулась. Сзади никого не было. Как она радовалась, что Бог и в этот раз услышал ее и помог!

* * *

Наступила весна 1945 года. Несмотря на трудные, изну­рительные работы на содозаводе, люди не оставляли в за­пустении землю: сажали огороды, распахивали новые учас­тки. У дяди Романа было небольшое хозяйство, и они тоже посадили картошку, капусту, морковь и кое-какую огород­ную зелень.

В мае закончилась война. Кто-то еще возвращался с фронта, а многие, очень многие, плакали об утерянных родных. Однако в народе чувствовалось оживление — люди радовались наступившему миру. Среди трудармейцев слы­шался животрепещущий вопрос: "Что сделают с нами? Закончится ли вместе с войной наша каторга?"

И вот вышел приказ — распустить всех трудармейцев по домам! Люди с радостью засобирались оставить ненавис­тные места.

Дядя Роман с семьей тоже решил переселиться. Искать им особенно было нечего, и он купил дом в десяти километ­рах от содового завода.

Собрав свои скромные пожитки, они покинули зэковский барак и переехали на новое место жительства. Поса­женные огороды бросать не стали, а решили оставить Катю в бараке вместо сторожа.

Бедная девочка должна была жить одна, пока не уберут самые поздние овощи. Только Бог знает, как ей было страш­но оставаться одной в огромном пустом бараке! Полчища жирных крыс сновали по опустевшему помещению, вселяя ужас в бедное сердце девочки. Спала она на длинном столе, за которым раньше обедали трудармейцы.

Катя много молилась Иисусу. Ей часто было обидно и страшно, но жаловаться было некому, один Господь, Отец сирот и вдов, был близок к ней и хранил ее от зла. Катя верила, что Он слышит ее молитвы.

Иногда Катя ходила к тете Соне. Поглощенная бесконеч­ными заботами женщина не вникала в проблемы племянни­цы. Она обычно интересовалась, все ли в порядке на огоро­де, потом кормила Катю и отправляла в обратный путь. И Катя снова шла на свое поселение.

В лесу, вдали от бараков, у тети Сони с дядей Романом был еще один огород. Несколько дней уже Катя ходила туда окучивать картофель. В последний день, заканчивая работу, она задержалась дольше обычного. Солнце спешило к закату, и Катя решила идти в барак напрямик, чтобы вернуться засветло.

Катя хорошо знала местность и уверенно пошла через лес. Но вскоре она забеспокоилась: по времени уже должна бы попасть на нужную дорожку, но ее все не было. Тут послышался заводской гудок, и Катя решила дойти до заво­да, а потом уже домой. "Как же я заблудилась?.." — недо­умевала она, прибавив шагу.

Неожиданно деревья расступились, и перед Катей по­явилось большое кладбище. Она никогда еще не была здесь и ничего о нем не знала.

"Тут, наверное, трудармейцы похоронены!" — догадалась Катя и прижала руку к сильно бьющемуся сердцу.

На каждой могиле стояло от четырех до семи палочек с дощечками, на которых химическим карандашом были написаны имена.

"Здесь же, наверное, лежит и моя мама! — спохватилась Катя, и сердце ее забилось еще сильнее. — Может, я найду ее могилку..."

Катя могла прочесть свою фамилию, хотя и с большим трудом, по буквам.

Она переходила от одного холмика к другому, едва разби­рая расплывшиеся буквы на дощечках.

"Хотя бы найти..." — грустно думала она.

И нашла. На той могиле тоже было несколько табличек.

— Зигерт Мария Абрамовна... — несколько раз прочита­ла Катя.

Сердце ее замерло. Она опустилась на холмик, закрыла лицо руками, и слезы неудержимым горячим потоком поли­лись из ее глаз на прохладную безмолвную землю.

Вначале Катя просто плакала от боли, обиды и тоски, а потом стала молиться:

— Господи, мне так больно! Мне так трудно жить! Никто меня не любит и не заботится обо мне... Я никому не нужна, это правда. Ты видишь, что даже тетя Соня оста­вила меня одну в лесу, среди огородов и бараков. Никто не спрашивает, что ем, где сплю, хорошо мне или плохо. Все люди обходятся без меня. И даже Яша, которого я столько лет берегла, не вспоминает обо мне, ему хорошо с другими. Господи, я одна, я совсем одна на земле, я никому не нужна! Ты не оставь меня, Боже, помоги мне жить в этом мире...

Мало-помалу Катя успокоилась. Когда она подняла гла­за, то увидела, что солнце уже зашло, а темные сумерки, выползая из леса, окутывают землю мраком. Она взяла тяпку, подправила холмик, нарвала веточек и украсила ими могилку.

Закончив уборку, Катя хотела идти, но не знала куда — потеряла ориентир.

"Подожду до следующего гудка,— решила она и стала собирать скромные полевые цветы. — Мама уже на небе с Иисусом,— думала Катя. — Ей хорошо там... Когда же и мне будет хорошо? "

Раздался заводской гудок. Катя бережно положила на могилку свой последний подарок матери и пошла домой.

В лесу совсем стемнело. Через время раздался еще гудок, и Катя уверенно зашагала в нужном ей направлении. Дорогой она много молилась и беседовала с Господом.

Уже совсем стемнело, когда Катя подошла к бараку. Здесь ее, конечно, никто не ждал. Но Господь послал ей на сердце мир и тем утешил ее.

"Если Господь вывел меня из темного ночного леса, то, значит, и по жизни проведет",— думала Катя, засыпая.

* * *

Приближалась осень. Люди снимали урожай — лук, тык­ву и все, что поспевало. Похудевшая, немытая и нечесаная, Катя продолжала сторожить огороды.

Однажды ночью кто-то сильно постучал в окно.

— Кто там? — испуганно спросила девочка.

— Я за тыквами,— послышался мужской голос.

В бараке хранились чужие тыквы. Катя открыла дверь. Хозяин забрал свои тыквы и уехал.

Спустя некоторое время снова кто-то постучал.

"Кто же это теперь?" — похолодела Катя от страха.

Бараки стояли низко в земле, по самые окна. Катя подо­шла к окну. По голосу она узнала сторожа, которого сильно боялась. Этот мужчина раньше приходил сюда за молоком, и она его знала. Это был нехороший человек. Катя быстро оделась и, пока пьяный стучал в окно, выскочила в двери и убежала в конец огорода.

Сторож долго кричал и ругался, но, никого не найдя в бараке, ушел. Обхватив толстый ствол корявой сосны, дрожа от страха, Катя просидела на дереве до рассвета, а утром пошла в поселок и со слезами все рассказала тете Соне. Но тетя выслушала молча — нисколько не удивилась и не пожалела Катю. Только дочь ее сказала:

— Сама хороша. Веди себя так, чтобы никто не приходил...

Огорченная, Катя снова пошла в барак ожидать глубокой осени. После этого случая она боялась оставаться в помеще­нии и ночевала на огороде, на дереве или под деревом.

В один из пасмурных холодных дней Катя решила остаться на ночь в бараке. К вечеру стал накрапывать дождь. Еще не совсем стемнело, как вдруг послышался гул машины. Катя выскочила из барака и снова убежала в конец огорода, на бугор, где росли деревья. Она забралась на одно из них и стала наблюдать. Грузовая машина подъехала к их сену.

"Господи! Сохрани наше сено, не дай им увезти его",— трепетно молилась Катя. И вдруг один мужчина сказал другому:

— Давай сегодня не будем брать сено, возьмем дрова...

Дрова были казенные. Мужчины погрузили дрова и уехали.

Утром Катя снова побежала в поселок. Дома был дядя Роман и тетя Соня. Рассказав о происшедшем накануне, она добавила:

— Приезжайте побыстрее, заберите сено!

Дядя обещал еще на прошлой неделе забрать сено, но все медлил, потому что Катя сторожила и нечего было бояться. В этот раз они быстро нашли машину и увезли сено. А через несколько дней выкопали картофель, убрали капусту и Катя насовсем перешла к тете Соне.

Один Бог знает, сколько Кате пришлось пережить за эти три месяца! Несмотря на черствость и грубость безжалост­ных людей, она все перенесла, потому что Господь хранил ее. Он слышал молитвы сиротки, считал ее слезы и никому не позволил сделать ей зло.

* * *

Как-то Катя прислушалась к пению, доносившемуся из кухни. Пела тетя Соня:

Некто в ворота небес войдет;
Близок час!
Некто познает рай, что там ждет.
А вы? А я?

Часто повторяющиеся слова: "А вы? А я?" заставили Катю задуматься: "Куда пойду я? Попаду ли я на небо? Уви­жу ли я Иисуса? Буду ли я с мамой и папой?"

Ночью Катя не могла спать — слова песни не выходили у нее из головы. Она вроде всегда молилась, старалась не делать больших грехов, но почему же ей так нехорошо? Что ей делать? Как избавиться от неприятного страха, наполняющего сердце?

Утром, встретив двоюродного брата, Катя попросила:

— Научи меня молиться, я так хочу попасть на небо! Брат сначала удивился, а потом серьезно сказал:

— Тебе покаяться нужно.

Они встали на колени, и Катя подробно рассказала Богу все, что думала о себе плохое: обманывала, воровала, зли­лась... Она попросила прощения за все и пообещала так не поступать.

— А дальше что делать? — спросила она после молитвы.

— Я не знаю, что тебе дальше делать. Ты спроси кого-нибудь из старших,— посоветовал он.

Катя подошла к дяде Роману, но он ничего не мог посове­товать ей, так как сам был еле теплый духовно.

После этого покаяния Катя продолжала молиться, не де­лала больших грехов, но победной духовной жизни у нее не было. Кате не хватало уверенности, что она будет на небе с Господом. От этого в сердце жила тревога, и успоко­ить ее было некому. Все жили в каком-то страхе, холоде, маловерии. Христиане еле теплились, как тетя Соня, у ко­торой хватало сил только петь потихоньку христианские песни, в которых звучала тревога и тоска.

Но и эту искорку Господь искал и не гасил, искал и под­держивал, чтобы из нее разгорелось пламя и согрело устав­ших, уснувших, забытых детей Божьих.

Зимой у Кати созрело решение вернуться в свое село. У дяди Романа с тетей Соней были свои дети, и Катя чув­ствовала, что они с Яшей здесь лишние. Как-то вечером она сказала дяде с тетей:

— Спасибо, что вы приютили нас и заботились о нас. Теперь я поеду назад, в свою деревню. Устроюсь, а весной заберу к себе Яшу. Мне уже скоро пятнадцать лет, как-нибудь сами будем жить.

Дядя с тетей согласились и отпустили Катю с миром.

* * *

Не доезжая до села, Катя сошла с саней, расплатилась, поблагодарила возницу и дальше пошла пешком. Сердце ее готово было выпрыгнуть от волнения. Родная деревня! Как много с ней связано!

Вот первая изба, когда-то здесь было их родное гнез­дышко. Катя остановилась. Старые березы покачивали тон­кими безлистыми ветвями, словно приветствовали свою хозяйку. Дом совсем обветшал и развалился. Вместо окон зияли дыры, словно черные глазницы. Из них вылетели воробьи и сороки, напуганные появлением человека. Все, что только могло гореть, люди разобрали на дрова.

Катя почувствовала, как жгучая тоска подползает к ее сердцу. Чем-то неприятным повеяло от развалин, Катя отвернулась и медленно пошла вдоль по улице.

Встретив знакомых, Катя узнала, что в деревне многих нет: кто с фронта не вернулся, кто из трудармии. Неизмен­ным остался голод, нищета да председатель колхоза — ярый атеист. Но и радостную весть узнала Катя: в деревню верну­лась из трудармии их близкая родственница — тетя Эмма.

Тетя Эмма жила в своем доме вместе с дочерью и охотно приняла Катю. Узнав о ее намерении остаться в деревне, а весной забрать к себе Яшу, тетя предложила Кате две ком­наты. Тетя тепло встретила Катю, с участием выслушала ее, рассказала о своих мытарствах. Долго они беседовали, вспо­миная прошлое, строя планы на будущее. Потом они помо­лились Господу, попросили милости и благословения на дальнейшую жизнь.

В колхозе Кате сначала предложили работу с пастухами, а позже перевели дояркой. Семнадцать коров должна была Катя кормить, поить и доить. Работа была очень тяжелая, к тому же голод и холод отбирали много сил. Катя не переста­вала молиться Богу, чтобы Он помог ей и укрепил ее.

Весной, как и договаривались, дядя Роман привез Яшу. Катя изо всех сил старалась, чтобы Яше было хорошо, но он часто не слушал ее, целыми днями пропадал с друзьями в лесу и не хотел помогать Кате ни в чем.

Катя решила во что бы то ни стало отдать Яшу в школу, как только начнется учебный год. Но Яша не отличался тру­долюбием и учиться не старался.

Однажды учительница вызвала Катю на родительское со­брание и показала его тетради, исчерканные красными чер­нилами. Она выговаривала Кате за плохую успеваемость брата, называя его лентяем и бездельником.

Катя вернулась домой грустная.

— Ну как, видела мои тетради? — весело спросил Яша.

— Видела. Учительница недовольна тобой. Яша рассмеялся.

— Надо же стараться,— упрекнула его Катя. — Мне так трудно, ты же видишь, но я хочу, чтобы ты был грамотным. А ты вместо благодарности лодырничаешь. Нельзя же так! Я не могу тебе ничем помочь, сам старайся, сам учись.

Хотя Катя и была всего на три года старше Яши, долгая и постоянная забота о брате сделала ее серьезной и тру­долюбивой. Яша же слушал сестру только тогда, когда сам хотел. Он по-своему и любил сестру, но жертвовать своим не привык и пользовался ее добротой лишь для своей выгоды.

А Кате на самом деле было трудно. Ежегодно требовалось сдать в колхоз 500 рублей, 500 яиц и 500 литров молока. С несовершеннолетней Кати требовали такие же налоги, как и со взрослых, хотя на ее попечении был еще и брат. Закон этого не предусматривал, но за девочку некому было заступиться. Колхозом руководил ярый безбожник, злейший враг верующих. Он еще помнил Катиных родителей и не упускал случая хоть в чем-то ущемить ее, унизить, сделать ей больно. При этом он всегда упоминал Бога, как бы делая Ему вызов, чтобы Он заступился за Катю, если Он на самом деле существует.

Как-то раз Катя собрала немного масла, чтобы продать на базаре и заплатить налог. Масло продала удачно. Но тут же, на базаре, она увидела кирзовые сапоги и бушлат — как раз на Яшу, хотя и не новые, но крепкие.

Загорелось сердце у Кати: "Ах, как Яше нужна эта одеж­да! Ему же в школу ходить совсем не в чем..."

Махнув рукой на все налоги, Катя тут же купила сапоги и бушлат, хотя сама ходила без фуфайки, в одном платье, надевая сверху фермовский халат. "Ладно, как-нибудь пере­терплю, позже уплачу,— думала Катя про налог. — Зато Яша будет одет..."

На базар ходили пешком за сорок километров, только ве­ши клали на подводы. Возвращались домой поздно вечером.

Возле правления колхоза Катю встретил председатель и тут же спросил:

— Деньги привезла?

Катя опустила голову и тихо ответила:

— Нет.

— Куда дела? — зло сверкнул он глазами.

— Брату одежду купила. Ему совсем не в чем в школу ходить...

— Саботажники! — процедил сквозь зубы председатель и тут же крикнул: — Домой не пойдешь, пока не соберешь со всех этих людей подписи!

Он сунул Кате длинный список колхозных должников.

Накрапывал дождь. В желудке у Кати уже целые сутки ничего не было. Завтра с утра она должна быть на работе. Всю ночь она ходила по дворам, будила людей и просила расписаться. Роспись означала, что колхозник признает себя должником и обещает завтра прийти в контору.

Продрогшая от дождя и голодная, Катя только утром заглянула домой. Много горя хлебнула она в свои шестнад­цать лет...

Заливаясь слезами от боли, огорчения и непосильных житейских трудностей, она часто задавала себе вопрос: "Почему мы остались сиротами? " И только повзрослев, она поняла истинную причину своего сиротства. Их папа был проповедником, а мама — христианкой, желающей лучше умереть, чем согрешить. За их верность Господу дети так дорого расплачивались.

И все же Господь, как и обещал, не отнимал от них Сво­ей охраны и милости. Детям на пути нередко встречались очень жестокие и ненавистные люди, но Господь заступался за беззащитных сирот.

* * *

Прошло три года с тех пор, как Катя вернулась в свое село. Ничего особенно не изменилось в ее жизни, если не считать, что она повзрослела, расцвела, стала миловид­ной девушкой. И только на двадцатом году жизни одно не­большое событие произвело в ней разительную перемену.

На ферму пришли четыре молодые работницы. Девуш­ки были немного старше Кати. Их поведение сильно отли­чалось от современной молодежи. Подруг украшала скром­ность, простота и какая-то внутренняя красота.

Самое интересное, что девушки с первого дня стали рассказывать окружающим о Христе. Катя поняла, что они христианки. Слушая их, она недоумевала: "Откуда они знают, что Бог простил им грехи и живет в их сердце? Если все это правда, я тоже хочу иметь такую уверенность..."

Катя решила поближе познакомиться с девушками. Дру­гие женщины тоже заинтересовались их рассказами и по­просились к ним в гости.

— Приходите! — радушно отозвались подруги.

Девушки жили вместе у одной старушки на квартире. Вечером к ним собралось столько народа, что едва помести­лись в самой большой комнате.

Девушки рассказали, как в трудармии попали на христи­анское собрание, рассказали о своем покаянии и как Иисус изменил их жизнь. Они говорили, что раньше любили грех и страшились Бога, а теперь наоборот — боятся греха, а Гос­пода любят все больше и больше. Еще девушки вспомнили несколько отрывков из Евангелия, что слышали на своих со­браниях, потом спели песню об Иисусе Христе. Какие там были красивые слова! Катя ничего подобного не слышала.

Девчата так красиво пели, что женщины просили их спеть еще и еще.

"Как бы научиться таким песням?" — подумала Катя, мечтая выучить хоть одну.

Было совсем поздно, когда все разошлись по домам с на­мерением собраться следующим вечером.

Так образовалась небольшая группа из девушек и женщин. Они собирались вечерами, учились петь, делились впечатлениями. Недели через две к ним присоединилось несколько старушек — бывших христианок. Они предложи­ли не только петь, но перед началом пения молиться, а между пением читать Библию.

Позже эту группу стали посещать мужчины и ребята. В основном это были люди из разоренных христианских семей — у кого-то были родственники верующие, кто-то сам охладел, а сейчас был рад отогреться душой. А когда эту группу стал посещать молодой человек, который принял крещение в соседнем селе, у них стали проходить настоя­щие богослужения.

Катя не пропускала ни одного собрания. Ей очень нрави­лось и пение, и чтение Евангелия. Сама она читать не мог­ла, но внимательно слушала и хорошо запоминала. Радост­ное чувство в ее сердце нередко переплеталось с какой-то затаенной тревогой. Катя не была уверена, что она спасена.

Как-то зимой пришлось Кате с одной из верующих девушек возить корм с полей. По дороге они много пели. Зимнее эхо да­леко разносило их песни. Достигло оно и ушей председателя.

— Вы что горланите на всю деревню? — разозлился он. — Нашли еще какого-то Бога! Бездельники!

Катю его гнев нисколько не смутил. Продолжая прерван­ную песню, она думала:

"Ишь, как разозлился! Когда мы голодные плакали, его не касались наши слезы, а сейчас он не может выносить наше пение! Что тут плохого?"

Председатель не только кричал и злился. Вместе с други­ми работниками сельсовета он приходил на богослужения и разгонял христиан, угрожал арестом.

Несмотря на преследования, желающих служить Богу было все больше. Катя ревностно посещала богослужения, молилась, но по-прежнему чувствовала, что ей чего-то не хватает. И вот однажды, слушая проповедь пожилого слу­жителя из соседнего села, Катя поняла, что ей нужно толь­ко одно — раскаяться и серьезно пойти за Богом. Она открыто помолилась об этом, и на душе у нее просветлело.

Вскоре Катя пожелала принять крещение.

* * *

Ночь. Далеко за селом, на берегу озера собрались христи­ане. Первое крещение после многолетних страданий. Трид­цать три человека в белой одежде стояли у воды. Все они со­гласились жить для Иисуса, с Ним умирать. Это были пер­вые камни церкви, возродившейся в Катином селе.

Пожилой служитель просил благословения на крещаемых. Среди них была и Катя. Она внимательно слушала наставление:

— Возлюбленные, сегодня не легко следовать за всеми забытым и отверженным Иисусом. Нет, это совсем непро­сто. Но Господь сказал: "Не бойся, малое стадо ", "Се, Я с вами до скончания века". Любите Его всем сердцем, иди­те Его путем, и Он доведет вас до цели.

Служитель говорил о неминуемых искушениях, подстерега­ющих детей Божьих, и утверждал, что их не следует бояться. Он призывал всегда прибегать ко Христу, Которому они сегод­ня отдали свое сердце, с Которым заключили вечный завет.

Хотя и тревожное говорил служитель, неизмеримый мир охватил душу Кати, и она, такая счастливая, думала: "При­шел бы сейчас Иисус за Церковью, я готова пойти на небо!"

Катя вспомнила отца и мать, их завещание молиться и верить Господу. Вспомнились и мамины прощальные сло­ва: "Господь слышит и помнит сирот... вы не умрете..." С тех пор прошло двенадцать лет. Многое пришлось пови­дать, пережить, но Господь точно не оставил их, хотя они и впрямь жили как овцы среди волков.

"Буду любить Господа всю жизнь, буду верить Ему всегда, Он спас душу мою... " — так думала Катя о своем Господе в чудный памятный час. Большое утешение получила бедная, одинокая девушка — ее сердце наполнила благодать Божья!

* * *

Прошло много лет. Давно минуло детство и отлетела юность. У Кати теперь большая семья. Муж ее — служи­тель церкви.

И вот однажды она встретила человека, которого аресто­вали вместе с ее отцом Петром Зигертом. Он рассказал Кате, как их, заключенных, заперли в областном городе в большой мельнице. Каждого арестанта вызывали на до­прос и заставляли подписать ложные показания. Этот муж­чина был неверующим и подписал какие-то документы, а отец не подписывал. Его много раз вызывали.

"Все равно убьют,— говорил Петр. — А если я буду лгать, то не встречусь с Господом".

Мельница была забита заключенными. Они стояли плот­но друг ко другу. Этот мужчина стоял возле самой двери, рядом с отцом. Через щели было видно, что творилось на улице. Площадь перед мельницей хорошо освещалась. На допросы вызывали только ночью. Катиного отца уже неоднократно вызывали, и вот вызвали последний раз.

"Я видел,— рассказывал мужчина,— как на площадь въехала закрытая машина. В нее втолкнули Петра и еще одного заключенного, потом сели двое с автоматами и ма­шина уехала. Примерно через полчаса машина вернулась. Из нее вышли только двое с автоматами... Жаль, Петр был хороший человек",— закончил рассказчик.

Так Катя узнала о кончине своего отца. Позже она полу­чила документ, в котором сообщалось, что отец не просидел под следствием и двух месяцев и его расстреляли.

Он ушел из жизни неизвестным героем, не возлюбив души своей до смерти, желая оказать верность Господу. Навеки, навсегда он водворился у Бога, ожидая тех, кто еще странствует по жизни, перенося скорби и испытания.

И опять волной нахлынули воспоминания... Нет, не оста­вил Бог надеющихся на Него. Слава Ему за Его верность!

[Начальная]

Cпонсор хостинга сайта: Endoscope